Книга Дорога к себе - Татьяна Герцик

Виталий встал и неохотно попрощался:

– Чувствую, вы меня не дождетесь. Так что удачи, Оля. Будь умной девочкой, Лиза!

Оля спохватилась, вспомнив о просьбе академика:

– Ой, чуть не забыла! Ты не мог бы Ивана Ярославовича посмотреть? У него колени болят.

Виталий кивнул головой.

– Хорошо, я ему позвоню, когда буду свободен. Телефон академика возьму у Александра Васильевича. А сейчас мне пора.

Он ушел, и к ним тотчас присоединился Михаил. Потрогал чайник и заботливо заметил:

– Он совсем холодный. Подогреть?

У Оли не было никакого настроения говорить с этим балаболом, и она только отрицательно качнула головой.

– Чем вас расстроил наш самый знаменитый? Надеюсь, он не поставил вам какой-нибудь умопомрачительный диагноз?

Оля мысленно взмолилась, чтобы появился Иван Ярославович и избавил ее от ненужных ухаживаний, и тот, будто услышав ее мольбу, нарисовался на пороге.

– Извините, Олечка, что прерываю вашу милую беседу, но не могли ли мы отправиться домой? – он предупреждающе посмотрел на ее собеседника, сердито сдвинув брови.

Оля тотчас встала, взяла Лизу за руку, и, попрощавшись со всеми, вышла в коридор вместе с Иваном Ярославовичем. Михаил, несколько ошарашенный молчаливым выговором академика, смотрел им вслед, чуть приоткрыв рот.

Едва они вышли, Михаил спросил у коллег:

– Это что за старикан?

– Не что, а кто. И, вообще, знаменитостей надо знать в лицо. Неужели ты академика Захарова не знаешь? – дама в накрахмаленном белоснежном халате посмотрела на него, как на недоумка.

– Так это академик Захаров? Слышать слышал, одна из моих бывших подруг, студентка универа, уж очень пугливо о нем отзывалась. Я-то думал, она преувеличивает, мягко говоря, а теперь вижу, что нет. У меня от его взгляда до сих пор нервы дребезжат.

– Он хороший человек. Многим помогает. Но поперек дороги ему лучше не становиться.

– Не понял. Как поперек дороги? Ольга что, его подружка, что ли?

Врачи переглянулись. Многие кое о чем догадывались, но делиться своими догадками с молодым прохиндеем не желали.

Наконец кто-то нехотя заметил:

– Тут уж скорее наш Петров заинтересован, чем Захаров.

Михаил мигом смекнул.

– Ясно. Если хочу здесь работать, то лучше к ней не подходить. Верно?

– Ну, почему же здесь? Везде! – ехидно уточнила все та же накрахмаленная дама. – Целее будешь.

Практикант уныло покачал головой.

– Намек понял. Как хорошо, что у нас полным-полно прекрасных дам! – и он нахально подмигнул вошедшей в ординаторскую симпатичной медсестре. Та сделала вид, что не заметила столь явного предпочтения и строго возвестила:

– Виталий Владимирович просил всех задействованных готовиться к операции!

Народ зашумел и начал строем выходить из ординаторской. Несчастный голодный анестезиолог, в который раз за день пытавшийся съесть купленный им в местном буфете пирожок с мясом, покорно положил недоеденный кусок на тарелку, засунул в холодильник и вышел вместе со всеми.

Михаил сумрачно пробормотал им вслед:

– Как солдаты на плацу! Блин, и зачем я выбрал эту дурацкую профессию? – Выглянул в окно, увидел садившихся в такси Олю и академика, и сам себе указал: – Вот так, голубчик! Не в свои сани не садись, а то побьют!

В это время Иван Ярославович спрашивал у спутницы:

– Я не ошибся, посчитав, что этот юный обольститель вам здорово надоел?

Она согласилась:

– Не ошиблись.

Он удовлетворенно констатировал:

– Значит, я недаром поторопился. Мне, кстати, навстречу Петров спешил, ничего ему сказать не успел, у него опять операция. Признаться, я сегодня грешным делом случайно подслушал разговор медсестер, стоял рядом. Они, как вы знаете, не имеют привычки обращать внимание на пациентов. Чувствуешь себя предметом обстановки, чем-то вроде стула, но порой это чрезвычайно полезно. Так вот они говорили, что Петров несчастен в браке. Не знаете, почему? Мне Василиса очень нравится. Есть в ней что-то чрезвычайно располагающее.

Оля покраснела. Что отвечать?

Академик вновь проявил крайнюю проницательность, мирно заметив:

– Похоже, вы прекрасно знаете, в чем тут причина? Наверняка есть кто-то еще, к кому многоуважаемый мною Петров неравнодушен? И вы этого кого-то, или, вернее, какую-то, очень хорошо знаете?

Ольга покраснела еще больше, но нашла в себе силы ответить просто и с достоинством:

– Знаю. Это я. И я уверена, что и вы это знаете.

Иван Ярославович умудрено улыбнулся.

– Конечно, знаю. Было бы странно, если б я дожил до восьмидесяти лет и остался таким же балбесом, каким был в юности.

Оле ужасно не хотелось говорить на столь щекотливую тему, и она поспешно перевела разговор:

– О, я уверена, вы и в молодости никогда балбесом не были!

– Не был, не был, – учтиво согласился академик, – это я для красного словца. Но я понял, говорить вы о Петрове не хотите. Ладно, не будем. Хотя я, должен заметить, от всей души ему сочувствую. Он человек достойный и порядочный, попавший в непростую жизненную ситуацию. И на вашем месте я был бы к нему снисходительнее. Кто в жизни не делал ошибок? Наверное, только тот, кому посчастливилось умереть во младенчестве.

Оля не считала раннюю смерть удачей, но возражать не решилась. Ей казалось, что Иван Ярославович и без того знает о ее жизни слишком многое.

Вечером уложила дочку спать и вышла в сад. Было прохладно, и она накинула на плечи большой цветастый платок Светланы Ивановны, лежащий для этой цели на полке у выхода. В саду царила первозданная тишина. До соседского участка была добрая пара сотен метров, и оттуда не доносилось ни звука. Оля дошла до удобной резной скамейки и села, вслушиваясь в тишину.

Строго говоря, это была не тишина, а музыка природы. Шелест листьев под тихим дуновением теплого ветерка, то ли звон, то ли стрекот насекомых под ногами, писк пролетающих комаров, все это сливалось в непрерывный поток. Особую нотку в этом оркестре добавлял чуть слышный плеск волн текущей неподалеку величественной реки.

Скамейка была еще теплой, прогревшейся за день. Удобно устроившись, Оля посмотрела вокруг и вздохнула. Красиво. Но как у нее одиноко на душе! Перед глазами всплыло лицо Глеба. Не презрительно-властное, каким оно было все последнее время, а нежно-любящее из начального периода их супружества. Но, быстро изменившись, превратилось в жесткое и холодное.

И тут же, перебивая его, возникло лицо Виталия, глядящего на нее с безнадежной любовью. За долгие прошедшие годы выражение лица у него не поменялось. Если бы она знала об этом раньше! Верность и постоянство так редки сейчас, что должны цениться на вес золота. А вот она не оценила. Вернее, оценила, но поздно.