Книга История целибата - Элизабет Эбботт

Конечно, монашество, порожденное христианством, является его логическим продолжением, получившим развитие на базе зрелых размышлений о природе и работе монастырей. Но не святые отцы, блуждавшие по пустыне египетской или искавшие убежища в пещерах, песчаных барханах, хижинах, построенных на склонах холмов, не другие отшельники стали создателями монастырей. Честь их возникновения принадлежит киновитам, которых привлекал их духовный наставник, и они селились поблизости от него. Этих первопроходцев эпохи раннего христианства, отцов-пустынников, живших в кое-как построенных кельях, стали называть монахами – monaschos – от греческого слова monos, что значит – тот, кто живет в одиночестве, хотя они сильно отличались от святых отцов более позднего периода, живших в значительно лучше организованных условиях.

«Для спасения душ их надо собирать вместе», – заявлял знаменитый монах Пахомий Великий[264]. Он обладал удивительным даром: его пытливый взгляд проникал в самые глубины христианского сердца. Когда такое сердце было чистым, Пахомий видел в нем «Невидимого Бога… как в зеркале»[265]. Чтобы достичь такой степени чистоты, какую он считал необходимой в коллективе, Пахомий, как сегодня принято считать, основал первый христианский монастырь в Тавене[266]. Там в общине было более тридцати домов, в каждом из которых жили сорок монахов. Их поведение регулировалось многочисленными правилами. Главной заповедью для всех становилось соблюдение целибата, и многие из введенных Пахомием ограничений были направлены на исполнение этой заповеди. Молчание, приветствовавшееся в монастыре, служило искоренению неприязни монахов друг к другу в зародыше, а также для стимулирования самоанализа и молитв во время прогулок. Другие правила определялись озабоченностью Пахомия проблемой соблюдения целибата, поскольку в отсутствие женщин некоторые мужчины начинали обращать внимание друг на друга.

В своем «Уставе» Пахомий выступал за правильное, непорочное поведение братьев. Прежде всего, монахи не должны были соблазнять друг друга. Для этого им следовало соблюдать такт и благопристойность, памятуя о следующем: сидя вместе, прикрывать колени; помнить о том, что не следует слишком высоко поднимать рясы, наклоняясь во время стирки; опускать вниз глаза и избегать смотреть в упор на других братьев во время работы и даже молчаливой трапезы; никогда ничего друг у друга не занимать и друг другу не одалживать; никогда не просить братьев об одолжении и самому не делать им одолжения; никогда не допускать такого близкого контакта, который может возникнуть, когда один монах вынимает занозу из ноги другого, они вместе купаются или смазывают друг друга маслом; никогда не искать возможности оставаться один на один с другим братом – ни в келье, ни на матрасах, разложенных на террасах для сна, ни в лодке, ни на спине осла во время путешествия; никогда друг с другом не разговаривать в темноте; никогда не держать друг друга за руки; всегда находиться на расстоянии вытянутой руки друг от друга; воздерживаться от того, чтобы играть и смеяться с детьми, которые растут в монастыре; никогда не запирать дверь кельи; всегда стучать в дверь перед тем, как войти в помещение.

Эти правила не имели ничего общего с аскетическим режимом, лежавшим в основе существования монастырей. Они относились исключительно к случаям эротического соблазна и сексуальных прегрешений. Пахомий решил, что в его богоугодном заведении целибат возобладает любой ценой.

Аскетический режим тоже был суров, хоть и не настолько, как у отцов-пустынников. Поститься там следовало ежедневно, довольствуясь скудным простым одноразовым питанием. Главным блюдом служил хлеб с солью. Монахам, которые не могли дождаться захода солнца, разрешалось питаться два раза в день, причем первая трапеза организовывалась сразу после полудня. Однако это не значило, что они ели больше своих собратьев – просто их дневной рацион делился на две порции. Время проведения вечерней трапезы позволяло братьям спать без спазмов, бурчания и болей в желудке. В зимнее время Пахомий ел лишь через два дня на третий. Эта голодная диета была основным средством борьбы за соблюдение целомудрия через подавление всех сексуальных желаний.

Другой авва – Диоскор из Тебаида, оправдывал крайний аскетизм риторическим вопросом, не утратившим актуальности и по сей день. «Монах не должен иметь ничего общего с плотскими желаниями, – поучал он. – Чем иным в противном случае он будет отличаться от мужчин, живущих в миру?» Миряне, добавлял он, обычно воздерживаются от половых отношений или некоторых продуктов, чтобы поправить здоровье или в силу каких-то иных «рациональных» мотивов. «Насколько же больше должен монах заботиться о здравии души своей, разума и духа»[267].

На самом деле монахи голодали немногим более своих нерелигиозных соплеменников. Питание сельских жителей, землепашцев, видимо, мало отличалось от рациона монахов, по крайней мере по калорийности. Когда неофиты знатного происхождения в монастыре приходили на первую трапезу, их нередко шокировала непритязательность пищи, однако простые люди часто находили монастырскую еду вполне приемлемой. Бывший сенатор как-то стал жаловаться пастуху на скудное питание, но пастух ему ответил, что порции были больше, а качество еды лучше по сравнению с тем, как он питался раньше. В обществе, разделенном на социальные слои, где жизнь бедных и богатых очень различалась, такое несовпадение во мнениях, как у сенатора и пастуха, отнюдь не было редкостью. Порой монахи даже подозревали, что отдельных неофитов влекли в монастыри не столько религиозные побуждения и преданность идеалам, сколько экономические трудности. Чтобы не допустить в святые обители таких неофитов, в некоторых монастырях даже устанавливались испытательные сроки.

Вдобавок к чрезвычайно убогому и скудному существованию, суровым правилам и духовным проблемам, свойственным монастырской жизни, у монахов были серьезнейшие трудности с подавлением собственной сексуальности. Поскольку многие из них приставали к новообращенным, там нередко говорили: «Дьяволу нет нужды искушать монахов, когда у них и вино есть, и мальчики под рукой». Другим объектом вожделения монахов нередко становились ослицы[268].

Дорофей из Газы был милосердным и глубоко верующим монахом, жившим в VI в., которого мучила неутолимая похоть. Как только Дорофей пришел в монастырь, он сразу занял там достойное место, обеспеченное ему как положением и богатством его семьи, так и собственной эрудицией. Дорофей высоко ценил мудрость великого старца отшельника Варсанофия[269], затворившегося в келье, из которой тот почти никогда не выходил. Он относился к Варсанофию как к святому, целовал дверь его кельи, как будто это была реликвия, и даже просил его о духовном наставничестве во сне. Сила старца облегчила Дорофею горечь и невзгоды монастырской жизни: как-то ночью один старый монах спутал кровать молодого монаха с отхожим местом и всю ее обмочил; другой монах постоянно стряхивал на постель Дорофея клопов. Кроме того, Дорофея постоянно подмывало поделиться с другими монахами мудрыми изречениями, которые святой старец Варсанофий припас для него одного.