Книга Семь нот любви - Евгения Марлитт

Лишь вечером Елена решила отворить дверь встревоженной горничной и после усиленных просьб последней дала уложить себя в постель. Она строжайше запретила приглашать доктора, не приняла баронессы, которая хотела лично пожелать ей спокойной ночи, и провела в одиночестве эту самую ужасную ночь в своей жизни.

Она немного успокоилась только тогда, когда утренний свет заглянул в щели ее занавесей. Она уверяла себя в том, что Гольфельд поступает совершенно бескорыстно. Разве он тоже не приносит себя в жертву? Ведь он любит ее, только ее, а должен принадлежать другой. Имела ли она право еще больше затруднять ему исполнение священной обязанности своими жалобами? Он предлагал ей следовать с ним по тяжелому пути жизни; могла ли она проявить трусость и малодушие там, где он рассчитывал встретить большую силу воли с ее стороны? И если он найдет девушку, которая удовольствуется дружбой, хотя с полным правом она может требовать любви, как же Елена даст другой превзойти себя в самопожертвовании!

С лихорадочной поспешностью Елена схватила с ночного столика звонок и позвала горничную, чтобы та помогла ей одеться. Она решила быть мужественной, но прежде всего должна была узнать имя той, которую Гольфельд считал способной взять на себя эту трудную миссию. Она мысленно перебирала всех своих знакомых девушек, но не было среди них ни одной, которую она тотчас не отвергла бы.

Час, в который она обыкновенно по утрам пила кофе с баронессой и Гольфельдом, еще не наступил, но Елена была не в состоянии больше сидеть у себя в комнате и велела отвезти себя в столовую в кресле, так как чувствовала себя очень слабой. К своему великому изумлению, она узнала от лакея, накрывавшего на стол, что баронесса уже с полчаса тому назад ушла гулять. Это необычайное явление было в данный момент очень удобно для Елены, потому что в окно она увидела Гольфельда, прохаживавшегося по площадке перед домом и не подозревавшего, что за ним наблюдают. Он находился в прекрасном настроении, время от времени с удовольствием подносил ко рту сигару, и на его губах играла бессознательная улыбка, позволявшая видеть прекрасные зубы. На всем его лице не было видно и следа той борьбы, которая мучила всю ночь Елену. Он вовсе не походил на жертву рокового стечения обстоятельств. Или, быть может, это являлось результатом сильной мужской воли?

Фрейлейн фон Вальде нахмурилась.

– Эмиль! – резко крикнула она.

Гольфельд от неожиданности вздрогнул, но быстро очутился у окна и помахал шляпой в знак приветствия.

– Как, – вскрикнул он, – ты уже здесь? Можно мне подняться к тебе?

– Да, – уже мягче прозвучало в ответ.

Через несколько минут Гольфельд вошел в столовую. На его лице лежало выражение глубокой серьезности. Он бросил шляпу на стол и пододвинул стул к креслу девушки. Нежно взяв ее за руки, он посмотрел ей в лицо и был, очевидно, поражен его землистой бледностью и потухшим взглядом.

– У тебя очень скверный вид, – участливо произнес Гольфельд.

– Это тебя удивляет? – отозвалась Елена, не будучи в состоянии подавить горечь. – К сожалению, я не обладаю тем равнодушием, которое дает возможность через несколько часов после тяжелого испытания смотреть на жизнь так же весело, как и раньше. Я завидую тебе.

Елена с упреком посмотрела на его цветущее лицо. Гольфельд в душе проклинал свою утреннюю прогулку или, вернее, ту неосторожность, с которой проявил свои мысли о Елизавете и будущей победе, и ответил:

– Ты несправедлива, Елена, если судишь обо мне по внешнему виду. Что же, по-твоему, человек, которому приходится примириться с необходимостью, должен жаловаться и плакать?

– Ну, до этого тебе, кажется, очень далеко.

Им овладела необъяснимая досада: этот уродец осмеливался делать ему выговоры! Несмотря на то что он прилагал все усилия, чтобы заставить Елену поверить в его пламенную любовь, он находил, что со стороны несчастной горбуньи было неслыханным самомнением воображать, что она может внушить подобное чувство. Ему стоило большого труда сдержаться, однако это удалось, и он даже сумел изобразить на своем лице меланхолическую улыбку, что придало ему интересное выражение.

– Если ты узнаешь, почему у меня только что был такой веселый вид, то, вероятно, пожалеешь о своем упреке, – сказал он. – Я представлял себе тот момент, когда подойду к твоему брату и скажу: «Отныне Елена будет жить в моей семье». Не отрицаю, что я думал об этом с чувством глубокого удовлетворения, потому что твой брат всегда неодобрительно относился к моей любви, дорогая.

Елена со вздохом облегчения протянула ему руку и сердечно произнесла:

– Я верю тебе и знай: утрата этой веры была бы для меня равносильна смерти. Ах, Эмиль, ты никогда не должен обманывать меня, даже в тех случаях, когда будешь думать, что это для моей пользы. Я предпочитаю услышать ужасную правду, чем вечно мучиться подозрением, что ты обманываешь меня. Я провела ужасную ночь, но теперь могу овладеть собой и прошу тебя сообщить мне идею, о которой ты говорил вчера. Я ясно чувствую, что не достигну душевного равновесия до тех пор, пока не буду знать ту, которая должна стать между нами. Скажи мне имя, Эмиль, настоятельно прошу тебя об этом.

Гольфельд опустил глаза. Ему казалось, что дело снова принимает скверный оборот.

– Знаешь, Елена, – наконец начал он, – я не решаюсь говорить с тобой сегодня об этом. Ты очень утомлена, я боюсь, что от серьезного разговора ты можешь заболеть. Кроме того, я должен заметить, что моя вчерашняя мысль при дальнейшем рассмотрении кажется мне все более практичной. Мне будет очень неприятно, если ты в своем взволнованном состоянии упустишь из виду ее выгодные стороны.

– Это я, во всяком случае, не сделаю! – воскликнула Елена, оживленно приподнимаясь, причем ее глаза лихорадочно блестели. – Я овладела собой и готова покориться необходимости. Обещаю тебе быть такой беспристрастной, как будто я не люблю тебя…

Она покраснела, потому что впервые произнесла это слово.

– Ну, хорошо, – нерешительно произнес Гольфельд, не будучи в состоянии всецело овладеть собой. – Что ты думаешь о девушке из Гнадека?

– О Елизавете Фербер? – с изумлением воскликнула Елена.

– Елизавета фон Гнадевиц, – быстро поправил ее Гольфельд. – Внезапная перемена в ее положении навела меня на такую мысль. До сих пор я не обращал на нее внимания и заметил только, что она очень скромна и ее лицо выражает большое спокойствие.

– Как? В этой восхитительной девушке ты не заметил ничего, кроме скромности и спокойствия?

– Ну да, – равнодушно ответил Гольфельд. – Я помню, что ты часто сердилась на свои пальцы, тогда как она совершенно спокойно начинала пьесу и играла до тех пор, пока ты могла следовать за нею. Это мне уже тогда понравилось. Я считаю, что у нее очень ровный характер, а у моей будущей жены должен быть именно такой. Непременно! Кроме того, нельзя отрицать, что она тебя обожает и, таким образом, главное условие было бы выполнено. К тому же она выросла в очень скромных условиях, так что не будет предъявлять большие требования и легко освоится со своим положением относительно тебя. Я думаю, что она не лишена такта, хорошо воспитана и…