Книга Хранители пути - Карина Сарсенова

— Да нет ее в лотке. Ты мамаше на кормежку носила? — сурово глянула на напарницу более значимая по весу и, очевидно, старшая в смене.

— Нет, это ж твой пациент.

— Да, все верно. Я носила полчаса назад. Надо снова нести, а ее нету… — потрогав на случай непредвиденных галлюцинаций пустой лоток, дородная женщина замерла над ним в позе почти что роденовского мыслителя.

— В палату кто-нибудь входил? — подняв равнодушное лицо от угомонившегося-таки в смирительной пеленке младенца, дежурно поинтересовалась девица.

— Вроде нет… Ой, что это? — проведя рукой по краю лотка, толстуха с изумлением воззрилась на нее.

— Что это? Кровь?.. — схватив выпачканные красной жидкостью пальцы сотоварищицы, молодая девица тупо, по-рыбьи, уставилась на них выпученными остекленевшими глазами.

Как много чувств… человеческих чувств… Она и не думала, что может чувствовать так много… Множество собравшихся в палате людей… И каждый из них напичкан своими мыслями, эмоциями, страхами и желаниями… Так много всего… И на фоне этого множества ее собственные чувства становятся столь невозможно полными… Как будто в этой комнате, как и в целом мире, осталась в живых и способна чувствовать только она одна… Одиночество на фоне соучаствующей толпы — что может быть хуже…

Наверное, двое полицейских стояли перед ней уже Бог весть как давно… Ощущение, что она созерцала их, равно как и маячивших за их спинами людей в белых халатах, очень долго, не покидало ее… Вечность… А может быть, гораздо дольше… Что длится дольше вечности? Наверное, наше представление о ней…

— Седовласова Анника Сергеевна! — изможденным протокольным голосом произнес низкорослый полицейский.

Странно, к кому это он обратился?

— Вы арестованы по подозрению в убийстве вашей новорожденной дочери… — казенный голос полицейского дрогнул, высветив мелькнувшую во взгляде совершенно непротокольную ненависть. — Вашей дочери, которой вы даже не успели дать имя…

Имя? Какое имя? Хотя — ваша правда, у каждой дочери должно быть свое собственное имя.

— ОН! УБИЛ! МОЮ ДОЧЬ! — голос Анники, переполненный гневом и ставший вдруг самостоятельным существом, отделился от ее сознания и пронесся по пустынной тьме впереди нее самой. Вылетев из нее, Анника сначала погрузилась в бесконечные отзвуки собственного крика, и только потом рухнула на обжигающе горячий багровый песок.

— Убил… убил… убил… — эхо ожившего страдания утратило силу, перешло на шепот и кровавыми сумерками поползло по дюнам, подбираясь к входу в пустынную тьму посреди кроваво-черного пятна. Вылетев из него, из места своего недавнего погребения, Анника зависла над песком, беспомощно барахтаясь в кровавых сумерках, песчаными волнами разбежавшихся по бескрайней пустыне. Их шепот, созвучный с далеким воем отступившей, а может быть, приближающейся бури, слился с биением давно остановившегося физического сердца Анники… И ее дочери…

— Убил…убил… АННИКА… Мааа-мааа… — отзвуки горя, восставшего из пепла памяти, качали ее исстрадавшуюся душу.

Безвольно раскинув руки, Анника лежала на колышущихся волнах и плакала. Впервые с момента гибели своего ребенка она плакала по-настоящему. Без ярости и гнева, стыда и отчаяния, она оплакивала ту, которой так и не суждено было стать самостоятельным отражением ее самой. Осознав и приняв потерю, она плакала и прощалась. И разрешала своей несвершенной мечте жить полноценной жизнью где-то там… Далеко… Где ей не было и не будет места…

Слезы, прозрачные и светлые, не ослепляли ее. Без страха и интереса Анника смотрела на лица, выступающие к ней из кровавых волн. Вылепляясь из диковинной смеси песка, звука и страдания, любви и ненависти, они смотрели на нее, одновременно притягивая к себе ее внимание, завладевая им, каждый своей долей… Вся превратившаяся в зрение, Анника наблюдала множество черт и выражений, подступающих к ней со всех сторон. Ей не было страшно — лица не угрожали ей. Но по мере их проявления новое, неведомое ее сознанию, глубоко запрятанное в душе чувство начало проступать на лике ее души… Лица, движущиеся к ней с разных сторон, такие неодинаковые и несравнимые, менялись до точки невозврата — до той грани, за которой открывается подлинная сущность явления. И здесь, на пике ее любви, Анника радостно засмеялась, двинувшись навстречу окружившим ее лицам — ведь в каждом из них она видела лицо своей дочери.

Оно менялось, оно разное, но одинаковое. Младенческое личико глядело на нее с одной стороны, лицо трехлетнего ребенка — с другой, лицо подростка — с третьей, лицо молодой девушки — с четвертой… Не поворачивая головы, Анника видела рядом с собой продолжение себя в исключительной индивидуальности иных душ: лицо своей дочери и внучки, девочки, рожденной ее ребенком, невероятно похожей на нее саму. Блаженное счастье было наградой за воскресшее в ее памяти страдание.

Устойчивость состояния сознания зависит от его объема, то есть качества. Наверное, поэтому иногда столь трудно, да что там, практически невозможно донести свои идеи до другого человека. А по прошествии им определенного жизненного пути, при получении должного опыта и необходимых знаний, этот человек вдруг сам, вне всякого давления извне, начинает придерживаться ранее отвергаемых взглядов. И думает, что они полностью ему принадлежат. А на деле это он принадлежит своему новообретенному состоянию сознания. Хотя оно было достигнуто благодаря его сознательным, а чаще всего неосознанным усилиям.

К сожалению или счастью, в порождающей все явления бесконечности ничто не существует вечно с точки зрения неизменности своего состояния. Так или иначе, рано или поздно, но оборотная сторона, присущая всему и вся, проявится в доступной нам действительности. Хорошо это или плохо — отношение человека к данной ему ситуации высвечивает уровень его духовного развития, иными словами, вышеупомянутый объем сознания. И именно отношение закладывается в карму личности. А иначе и быть не может — ведь отношение (мысли и чувства) формирует взаимосвязь действий, называемых поведением.

Почему переход от негативного к позитивному чаще всего занимает долгое время? В своей жизни Анника неоднократно замечала, что на перемены к лучшему требуется уйма сил и множество лет. Причем это правило касалось не только отдельных людей, но и целых народов… А вот зло почему-то всегда врывается в повседневную реальность поразительно внезапно, образуя новую действительность из обломков прежнего бытия…

Счастье, постепенно расцветавшее в ее душе, мгновенно увяло, сменившись глухой тоской. Стремясь вернуть ускользнувшее блаженство, Анника некоторое время отказывалась осознавать произошедшую в ней перемену. И только непреложность внешних изменений заставила ее воспринять и принять себя в новой реальности.

— АННИКА… Дорогая… Ты сильно скучаешь по нашей дочурке? Не правда ли? — медово-приторный голос Геннадия лился к ней в душу со всех сторон. Как она могла пропустить момент, когда лицо ее любимой дочери сменилось образиной ненавистного монстра? Не сдержав громкий крик, Анника с ужасом смотрела, загипнотизированная совершенством чужого уродства, на невероятно омерзительное чудовище, скалящее зубы в злорадной ухмылке. О, Боже, в нечеловеческом обличье узнать Геннадия было намного легче.