Книга Дорога камней - Антон Карелин

Шерсть малыша была короткой, но густой, а после того, как он изредка и подолгу чистился, первые пару часов пушистой и весьма блестящей. Бурой с тёмными пятнами на боках. Со светлыми подпалинами за ушами, на шее и животе. Совсем короткая и гладкая на лице.

Подскоками или переборами на четырёх лапах и неровной, чуть косолапой ходьбой на двоих ногах он мог двигаться одинаково хорошо, в лесу обгоняя Даниэля и эдак, и так, успевая обыскать пару коряг, пеньков или дупло, пока юноша равнялся с ним. Постоянно находил пёстрые птичьи яйца, лопал их сырыми и удивлялся, когда Даниэль, устроив привал (поначалу целых четыре, а то и пять раз в день), начинал их варить, чтобы съесть.

Грета ещё в лагере Свободных, не спрашивая, у кого-то взяла походный спальник, сумку, в которую кому-то приказала сложить еду для Ферэлли, и все остальное необходимое. На прощание она наполнила провизией и сумку, и котелок. Схарр, попав в раздолье, с ужасом отказывался от «чёрной» еды, при каждом упоминании о Чёрном и женщине притихая и мрачнея. Предпочитал ловить и грызть зайцев и птиц; но все равно даже при бережливом отношении к запасам самого Даниэля они кончились довольно быстро — уже на седьмой день пешего пути.

Мучимые жаждой, голодом, холодом, расстройством желудка, кашлем, чиханием, желанием поудобнее устраивать ночлег, ловить и (со стороны Даниэля) готовить рыбу, зайцев, больших грузных птиц, названия которых Ферэлли не знал, оба улучшили или приобрели множество умений и навыков, в большинстве своём не новых для малыша, но довольно странных для столичного эрла ранга Приближённых.

Пришлось учиться готовить. Ощйпка птиц оказалась довольно простой, другое дело — снятие шкуры с того же зайца, принесённого Хшо со свёрнутой шеей и парой рваных ран на боках. Даниэль, с до боли сжатыми губами используя дарственный Императорский кинжал для разделывания тушки, все никак не мог приноровиться, несмотря на то, что рядом, сноровисто и спокойно, пользуясь одними лишь коготками, Хшо снимал шкурку за считанные минуты.

— Где научился? — спрашивал Даниэль, в первые дни чуть ли не постоянно; сейчас, пятнадцатым утром путешествия, с удовольствием наблюдая за тем, как ловко, негромко и деловито урча от голода и удовольствия, схарр вспарывает тушку крупного зайца, сдирая её с головы к задним ногам. Котелок с грязноватой водой уже кипел, оставалось лишь снять его с огня и бросить горсть собранных вчера вечером трав. Можно добавить ложку соли... но её осталось слишком мало, лучше пока поберечь.

— Там, — отвечал малыш, махая рукой на северо-восток, откусывая заячьи яйца и начиная их методично жевать.

У Даниэля по сравнению с гладкой, немного кровоточащей тушкой, получалось нечто ободранное клочьями, словно картофелина, полуочищенная от кожуры, весь камзол, разумеется, забрызган, равно как и все штаны, руки в очередной раз слегка порезаны, вместе со шкуркой острейшим кинжалом отодраны куски заячьего мяса, на лице — ненависть и пара засыхающих плёнок, выдранных зубами и прилипших к щекам.

Впрочем, с каждым разом экспериментирующий Даниэль осваивал процесс все лучше. Примерно пятый зверь получился почти нормальным, так как Ферэлли вспомнил и в целом правильно воссоздал процесс, коим пользовались все нормальные люди: несколько поперечных и продольных надрезов на голове и лапах, на боках, на шее, ещё в нескольких местах (юноша подозревал, что достаточно было бы и половины из них) и, не дожидаясь пока шкурка намокнет и побуреет от выступившей крови, ровное стягивание сверху вниз, с лап к голове...

Опасаясь подхватить какую-нибудь заразу, сначала он вываривал тушку, по каким-то бредовым рецептам из детства добавляя в «похлёбку» листья подорожника и щавеля, когда мог их найти, — не будучи уверенным, но надеясь, что таким образом обеззаразит мясо и придаст ему более тонкий вкус, — и только потом жарил на обструганной ветке над костром.

Еда была прекрасна, хоть и однообразна, — лишь мясо, рыба да варёные птичьи яйца. Нечасто ягоды, изредка толстые корни какого-то куста, которые обожал Хшо и которые Даниэль примерно на пятый день научился есть, если их перед этим сварить.

Мир тёк вокруг них, уходя назад и открываясь впереди бесконечностью непройденных миль.

Даниэль неряшливо оброс, стал ненамного чище потрёпанной одежды, сапоги его прохудились в трёх местах, он простудился и едва вылечился, использовав одно-единственное лечебное зелье; насморк и лёгкое першение в горле оставались с ним до сих пор, — но, странное дело, он был почти счастлив.

Никто не гнался за ним, юноша чувствовал себя в полной безопасности. Спокойный, неторопливый путь расстилался перед ним, и за драгоценное время, подаренное ему судьбой, он о многом успевал размышлять.

Иногда ночами, чувствуя, как ноет сердце, обёрнутое ватным покрывалом тоски, он вспоминал Катарину. Представлял себе, как обнимает и целует её, улыбался в темноте. С непередаваемой гримасой отстранялся от Хшо, сопяще и сонно подползавшего, чтобы погреться. И продолжал думать о ней. Это было единственным лекарством от ноющей тоски, сжимающей горло печали, стискивающего грудь одиночества, — вспоминать её и мечтать о ней, — любящей, покорной, радостной. Все такой же прекрасной.

Он похудел.

Хшо, наоборот, с каждым днём становился все толще, чище и довольнее, приходя в восторг от свободы и огромного количества живых тварей вокруг, которых можно ловить и есть; к десятому утру глаза его перманентно блестели, а шкурка лоснилась.

Примерно на двенадцатую ночь на них впервые попытались накинуться волки, почти бесшумно возникающие из темноты и прыгающие со всех сторон; малыш учуял их ещё секунд за пять-шесть и крикнул Даниэлю: «Ч’ши-и- и!» Увидев скользящих охотников, Ферэлли инстинктивно напрягся, отдавая кольцу ментальный приказ, — и яркий солнечный свет, дрожащий пламенным кольцом, разлился вокруг... На первые два раза это помогло. Затем волки осмелели, и уже третье нападение (дней через пять) было куда опаснее, так что Даниэлю пришлось включать защитную и атакующую функцию кольца.

Гудящий, вспыхивающий оранжевыми искрами доспех подпалил шкуры двоим, что кидались на него, кинжалом Ферэлли ранил того, что прыгнул вторым, а разбрасывающая искры огненная стрела, слетевшая с его руки, врезалась в третьего, наполовину обуглив его.

Малыш получил две неглубокие царапины, и, кажется, парочку нанёс сам. Ему все это очень не нравилось, и несколько часов он дрожал, не в силах уснуть.

Однако даже после этого волки не отставали от них; Даниэль, присматривающийся к ним, заключил, что за ними все это время (уже более недели) следует одна и та же стая, попутно охотясь вокруг.

Они выли по вечерам и по утрам, ночами кружились вокруг маленьких лагерей, в которых горел костёр, и, наконец, осмелились напасть по-настоящему, всеми силами.

Это была бойня. Даниэль с самого начала крикнул схарру, чтобы тот лез на дерево, и с первой же опасностью тот, разбудив аристократа пронзительными и яростными криками, так и поступил.

Даниэль, зная, что через некоторое время энергия кольца восстановится, и произойдёт это в срок от суток до недели, в зависимости от того, насколько будут использованы его силы, расходовал, не особенно стесняясь. Две огненные стрелы, струя шипящей кислоты, активные атаки кинжалом, который вспарывал их шкуры, как не слишком крепкую ткань, и, наконец, дышащая холодом метровая ледяная стрела, которая скосила четверых, лопнув в самой гуще и усеяв осколками пространство метрах в пяти от себя, — арсенал оказался внушителен.