Книга Невеста Субботы - Екатерина Коути

— Куда-то собралась, кузина Дезире? — осведомилась Олимпия.

Дезире из тех людей, что врут не краснея, но волнение не позволило ей совладать с чувствами и выдумать сообразную случаю ложь. Она смешалась, опустила глаза и прошептала:

— Хочу проветриться. Погулять по Гайд-парку.

— Пользительно, — одобрила кузина. — Только реши, кто пойдет с тобой в качестве компаньонки — я, Мари или Флоранс. Мы все рады будем тебе услужить и уберечь честь твою девичью.

Промямлив, что передумала, Дезире ретировалась в детскую. Долго корпела над бумагой, а затем еще дольше смывала с пальцев чернильные пятна. Зачем ее звал на встречу Марсель, да еще так внезапно? И каков был ее ответ? Любопытство донимало меня до самого ужина, и, видимо, не меня одну. Всплеск и влажный хруст костей, вращение и брызги воды вперемешку с кровью. Раз вцепившись в добычу, Олимпия никогда уже не разожмет челюсти. Но что делать мне, скажите на милость?

Черное полотнище на доске колышется в такт моим шагам. Шпионить за родной сестрой, да еще по наущению Олимпии? Человека, который, вполне вероятно, убил родную мать? Это же подло. Подозрения бьются у меня в голове, бьются, точно мухи в стеклянной мухоловке, пока не вязнут в ядовитом сиропе, коим стал мой рассудок. На мухоловки накидывают льняные салфетки, дабы не смущать едоков видом агонизирующих насекомых. Где бы мне взять такую завесу? Чем отгородиться от гадких мыслишек? Дезире ни разу не пыталась заговорить со мной о ночи убийства. Или о тете Иветт. Единственная из всех.

Поначалу мне казалось, будто она обходит эту тему из деликатности, не желая капать уксусом в мою открытую рану. А что, если Ди тоже есть о чем умалчивать? О том, например, где она находилась в ту самую ночь. Не на это ли намекала Олимпия? Как мило мы с Дезире болтали перед тем, как дорога притворства завела меня в самые дебри сна! Но теперь мне чудится, что в ее улыбке таилась фальшь. Уж слишком пылко Ди поддакивала каждому слову, чересчур сильно дергала за любую нить беседы. Неспроста, ох неспроста.

А ведь Дезире скорее удавится, чем начнет вспоминать детство. Это я хоть что-то хорошее повидала, а для нее детство состояло из бесконечной череды шлепков и щипков, затрещин и пощечин, не говоря уже об изматывающих нотациях мадам Селестины. А пуще других лютовала Нора. Подле дочери ее кротость улетучивалась моментально, и на Дезире сыпались колотушки. Так уж повелось на плантациях, что родители детям спуску не давали, а стоило поблизости оказаться белому, как упреки взвивались гневными воплями, а сила ударов удваивалась. Лучше самому отлупить свое чадо, чем за тебя это сделает надсмотрщик. Этакий негласный закон, жестокая игра, правила которой знали все от мала до велика. Но, думаю, Дезире все равно было обидно. Так с какой же стати ей вздыхать над ушедшими годами в унисон со мной, неженкой? Весь тогдашний разговор, все, что я приняла за чистую монету, было лукавством. Наконец-то я поняла.

Когда сестра возвращается в детскую, свет газовых рожков приглушен, а я полулежу в кресле, уронив голову на плечо. На полу валяется книга, выпавшая из моих безвольных пальцев. На тумбочке пустая чашка, от которой разит спиртом. За дальнейшими действиями Ди я наблюдаю из-под полуопущенных ресниц, не забывая сонно посапывать. Поводив рукой над моим лицом и убедившись, что сплю я, как упомянутый сеттер, Дезире довольно улыбается. Печаль как рукой сняло.

Вполголоса напевая оффенбаховскую арию, Ди кружится по комнате. Черное бомбазиновое платье ничуть не стесняет ее движений. Она такая легкая, почти невесомая, как пленочка золы, что сорвалась с каминной решетки и, подхваченная горячим воздухом, летит вверх, опасно отплясывая над пламенем… Танец прерывается вполоборота. Взглянув на каминные часы, Ди спохватывается и по-негритянски хлопает себя по бедрам. Приотворяет дверь, вслушиваясь в звуки дома, но все его обитатели отошли на покой. С воцарением Олимпии ложатся здесь рано, дабы не транжирить дорогой нынче газ.

Тогда Дезире хватает с вешалки плащ — мой плащ, он потеплее будет, — кутается и выскальзывает из комнаты. Я привстаю, готовая идти за ней по пятам, но вовремя успеваю рухнуть в кресло и принять расслабленную позу. Снова скрипит паркет. Что же она позабыла? Ступая чуть слышно, как лиса в курятнике, Дезире подходит к каминной полке и тянется к шкатулке, в которой сложены запрещенные в период траура побрякушки. Не сказать, что это пещера Али-Бабы. Несколько цепочек и эмалевых брошек, браслеты в виде змеек из бирюзы и массивный золотой медальон — подарок Марселя. Судя по вмятинкам на крышке, медальон был приобретен в ломбарде, из вторых рук. Дезире деловито рассовывает вещицы по карманам.

Опустошив шкатулку, подходит ко мне. По движению воздуха я чувствую, что она тянет руку к моей груди. Неужели хочет отколоть рубиновую брошь? Никогда бы не подумала, что сестра способна на воровство.

Но судя по всему, я еще многого о ней не знаю. Или, может статься, не знаю о ней вообще ничего. Но Дезире, едва касаясь, гладит меня по плечу, а затем целует воздух в дюйме над моим лбом.

— Orevwa, mo chè sè, — шепчет она спокойно и ласково. — Mèci pou tout, Flo, mèci pou tout[44].

Мои ресницы трепещут от ее дыхания, и я едва не открываю глаза. Так вот в чем дело. Она уходит к Марселю. Уходит навсегда.

Когда за ней закрывается дверь, я выжидаю несколько секунд, переводя дыхание. Сердце бьется так гулко, что его, наверное, слышно в Букингемском дворце. Окна детской выходят на Тэлбот-стрит, и, чуть приоткрыв штору, я наблюдаю, как Дезире выскальзывает на тротуар. Удушливый туман, прозванный «лондонским завсегдатаем», струится по улице, подобно мутной желтоватой реке. Покрутив головой, Дезире идет против течения, на запад. А на противоположной стороне улицы мелькает тень, в которой едва можно различить очертания мужской фигуры. Вот и он, Марсель Дежарден собственной персоной. Небось с полудня тут околачивался, поджидал Ди, чтобы умчать ее неведомо куда. Но в одном мсье Дежарден просчитался. Так просто я сестру не отпущу.

И тем более не позволю ей бежать из дому с повесой, который… который вместо теплого пальто и цилиндра нацепил на свидание плащ с капюшоном! Будто в оперу собрался, недоумок. Романтики захотелось. Поверить не могу, что когда-то я сама едва не влюбилась в эдакую пустельгу!

Уже не думая о том, что своим топотом могу поднять на ноги весь дом, я сбегаю по мраморной лестнице, едва не оступаясь на последней, не видимой во тьме ступеньке. От толчка бабочка пробуждается и щупает воздух острым хоботком. Крылышки легонько подрагивают, и меня, как обычно, начинает мутить. Настежь распахиваю дверь, впуская в переднюю зловонный туман, и бросаюсь влево, туда, куда несколько минут назад ушла Дезире. Напрягаю глаза до рези, пытаясь разглядеть впереди ее стройную фигурку, но в таком тумане запросто мог бы затеряться целый полк. Приходится брести наугад. На бегу я вспоминаю, что впопыхах позабыла не только накинуть шаль, но даже переобуться. Картонные подошвы домашних туфель мигом раскисают от слякоти, влага ползет вверх по чулкам, и щиколотки начинают противно зудеть. Идти босиком было бы так же зябко, но хотя бы не так скользко. Однако сейчас не до возни с подвязками. Я обязана догнать Ди. Догоню и скажу ей… ах, проклятье, я даже не знаю, что ей сказать?! Как ее отговорить?!