Книга Срочно нужен герцог - Селеста Брэдли

Феба сдалась на волю Тесс.

— Я сначала хотела выбрать синее платье, но подумала, не слишком ли оно будет темным для театра? Может быть, выбрать что-нибудь посветлее?

Тесс только отмахнулась:

— Запомни, детка: в театр принято надевать что-то необычное и волнующее. Ах, по-моему, это как раз то, что надо!

Тесс заинтересовало платье, которое Феба меньше всего думала надеть, — сине-зеленое, экстравагантное, в котором она выглядела так, словно состояла из одного только бюста.

Феба представила, какие глаза будут у Брукхевена, когда она наденет на себя это великолепие…

— Нет-нет. Только не это! Я не могу идти в оперу в этом платье.

Тесс захлопала ресницами:

— Не понимаю. Почему? Разве оно не чудесное?

— Да. Но я в нем похожа на… — Феба, краснея, сделала неопределенный жест.

Тесс рассмеялась:

— Зато все сразу поймут, почему маркиз Брукхевен из всех девушек выбрал именно тебя! — Тесс старательно делала вид, что пеклась только о благе Фебы, и это было ее главной заботой в жизни.

— Но мне всегда казалось, что ты находишь его выбор неудачным, — робко заметила Феба. — Учитывая, что я получаю, выйдя замуж за маркиза Брукхевена.

Тесс пожала плечами:

— Что греха таить, поначалу я несколько огорчилась. Хотя положа руку на сердце что здесь для меня плохого? Дейрдре умна и хороша собой. Рано или поздно она сделает выгодную партию и будет обеспечена. И я уверена, что она сама обеспечит себе прекрасное будущее. А твой брак с маркизом ей в этом поможет. Ведь у маркиза Брукхевена большие связи. Поэтому нет смысла завидовать твоему везению, не правда ли?

Хотя Феба по-прежнему чувствовала себя с Тесс не в своей тарелке, но решила, что в рассуждениях тетушки есть здравый смысл. Дейрдре и впрямь была одной из первых красавиц этого сезона. У нее были все шансы найти себе жениха с доходом намного больше двадцати семи тысяч фунтов.

Феба неуверенно улыбнулась:

— Хорошо. Если ты так считаешь, я надену в оперу это платье. — Платье ив самом деле было настоящим произведением портновского искусства.

— Вот и славно! — Тесс так и сияла от удовольствия. — Вот увидишь, Брукхевен не сможет глаз от тебя оторвать! Он просто потеряет голову.

Брукхевен. От мысли, что когда-нибудь ей придется лечь с этим человеком в постель, Фебе сделалось не по себе.

Однако что правда, то правда. Для кого она наряжается? Кому хочет понравиться? Брукхевену — и только ему! И еще, может быть…

Может быть, если она будет соблазнительной, она разожжет в Брукхевене такое же страстное желание, как в Марбруке?

И возможно, страсть, которая вспыхнет в Брукхевене, возбудит в ней ответное чувство. Может быть, это и есть та самая малость, которой ей не хватает? И все будет так, как должно быть.

Может быть…

Глава 31

Два часа спустя Феба была готова. На ней было новое платье, и она знала, что никогда не выглядела так соблазнительно, как сегодня. Великодушие Тесс достигло таких пределов, что она вызвала Нэн помогать Патриции и сама руководила выбором прически для Фебы.

В конце концов все трое согласились, что волосы нужно уложить как можно проще и элегантнее, чтобы не отвлекать внимание от платья и «от твоего прелестного личика, дорогая».

Для Фебы сие означало, что все внимание будет целиком сосредоточено на ее груди. Мысль о том, что придется выставлять свой бюст на всеобщее обозрение — и на обозрение Брукхевена, — лишала Фебу душевного равновесия. Она не привыкла разгуливать на глазах у всех… практически полуголой.

Однако Феба должна была признать, что Тесс и другие светские дамы бесстыдно щеголяли в нарядах с еще более откровенными декольте. Очевидно, то, что считалось неприемлемым для дочери викария, было естественным для будущей маркизы Брукхевен.

«Видимо, придется смириться с мыслью о том, что я — и мой бюст — должна привыкать к выставлению себя напоказ», — размышляла Феба.

Викарий, очевидно, придерживался того же мнения на этот счет.

Когда Феба вышла из своей комнаты — в шикарном платье с большим вырезом и с павлиньими перьями на голове, — викарий, который стоял и ждал дочь возле двери, округлил глаза от удивления. Чтобы скрыть смущение, он откашлялся. Викарий боялся поднять на дочь глаза. Феба залилась краской.

Он еще раз кашлянул.

— Моя дорогая… — начал он. — Можно тебя на пять минут? Мне надо с тобой поговорить.

Проявляя деликатность, Тесс и Нэн удалились, оставив отца и дочь наедине.

— Да, папа?

Викарий смотрел куда-то в сторону.

— Мне… то есть я… давно хотел похвалить тебя за то, как ты достойно справилась со своим… — отец Фебы озирался по сторонам, словно, подыскивая слова, искал у кого-то помощи, — э-э… так сказать… пороком.

Феба была поражена таким вопиющим лицемерием. Все эти годы она вела себя примерно, из кожи вон лезла, чтобы заслужить похвалу или хотя бы одобрение отца. Но вместо этого слышала только осуждение и вечные придирки по малейшему поводу. А сейчас, когда она стоит полуголая, намереваясь в таком виде предстать перед людьми, она стала в глазах отца идеальной?

Фебе стало жаль себя. Глупая маленькая девочка! Как она заблуждалась! Какую ошибку совершила!

Сначала ее презирали, а теперь, по сути дела, сделали пленницей, приставив к ней слуг, чтобы за ней следили.

А в чем, собственно говоря, разница между богачом маркизом и бедным учителем танцев? В толщине кошелька. И племенную кобылу продают тому, кто даст за нее больше денег.

А что подумает богач маркиз, когда узнает, что ему подсунули подпорченный товар?

— Папа… — Фебе больше не с кем было поговорить об этом. — Папа, что мне делать, если в первую брачную ночь Брукхевен узнает, что я не…

— Не готова к этому? — заливаясь краской, с поспешностью переспросил викарий.

Феба заморгала.

— Ты… знаешь?

Викарий отвел глаза и откашлялся.

— Мне не о чем знать! — отрезал он.

Феба ахнула. Служитель церкви, проповедующий священное учение, оказывается, самый настоящий лжец. Более того, он, похоже, всерьез намерен заставить свою дочь лгать, чтобы захомутать маркиза. Вполне возможно, что его не смутило бы, если бы она сначала затащила к себе в постель маркиза, а потом уже захомутала. Когда дело касалось такого богатого улова, как маркиз, викарий, похоже, начисто утрачивал обычно свойственную ему щепетильность в вопросах морали.

«Кто дал тебе право судить меня за то, что я совершила грех, послушавшись своего глупого сердца? Я по крайней мере согрешила из-за любви!»