Книга Сосед по Лаврухе - Надежда Кожевникова

Не везло. А ведь школе был первым учеников, и даже в нелюбимой химии все- таки успевал. Но вот в коммерческой деятельности — типичный неудачник.

Отцовские способности явно ему не передались, и среда, окружение, где все каким-либо предпринимательством занимались, тоже никакого влияния не оказали. Ведь странно, с таким ясным умом — и прогорать. Ну, правда, почему?

— спросила я у Исаака Ильича.

— Действительно, почему? — он улыбнулся. — Я тоже хотел бы знать.

Впрочем, думаю, деньги идут к тому, кто их любит. Я, видно, любил недостаточно. То есть от денег я бы не отказался, ни тогда, ни теперь, но все же они для меня не цель, а средство. Вот, скажем, из-за своих руководств по терминологии я готов на стену лезть. Хотя, как вы знаете, никаких миллионов они мне не приносят.

Вторая Мировая война поставила точку в коммерческой деятельности Исаака Паенсона. Английское правительство не без оснований сочло, что роскошные меховые манто в момент всеобщей опасности отнюдь не предмет первой необходимости и наложило на импорт меховых изделий пошлину в сто десять процентов. Люди ушлые, конечно, нащупали лазейку, в ход пошли фальшивые счета, но Исаак Паенсон, и прежде бывший в этом мире белой вороной, счел жульничать недостойным. Все распродав и заплатив всем, кому был должен, свернул дело полностью. У него, правда, к тому моменту свой план созрел: он решил поступить в Лондонский университет.

Родственники назвали его сумасшедшим. Стать студентом в сорок семь лет?! «А что прикажете мне было делать? В сорок семь лет в гроб ложиться?»

Представляю, что с такой с именно интонацией Исаак Ильич с родственниками изъяснялся. И такое же, верно, было у него выражение лица, упрямое, дерзкое

— и сейчас, при воспоминании о тогда пережитом, — мальчишеское.

В колледже, куда он поступил, две дисциплины были ведущими, экономика и международное право. Учился с наслаждением, наконец, что называется, дорвавшись. Казалось, теперь начнется совсем новая жизнь — взлет.

Рассчитывал закончить колледж первым, но из-за разногласий с деканом, был отодвинут на второе место. На мой вопрос, какого рода были разногласия, Исаак Ильич сказал:

— Декану не нравились мои левые взгляды, и я их менять не собирался.

Левые, но не левацкие. Не считал и не считаю, что можно переделать мир на более справедливый, взрывая бомбы на улицах, в магазинах. Моя позиция — это «гнилой буржуазный либерализм», помните такое определение? То есть меня, как всякого нормального интеллигента, заботят извечные нравственные ценности, свобода, права личности. И за них надо бороться, надо их отстаивать, потому, что всегда и всюду находятся официальные и добровольные охотники свободу ущемить, ограничить, любители, так скажем, порядка, консервативные умы. Наш декан был из этого ряда, и я со своим либерализмом ему не нравился…

Вообще, я, знаете ли, никогда не был популярен. Характер у меня дурной, я вызываю у людей отрицательную реакцию, потому что высказываю все напрямик, а ведь можно было бы тот же смысл облечь в другую, более мягкую форму. Да-да, свои недостатки сознаю, и понимаю, что эта чрезмерная моя напористость раздражает, но особенно когда дело касается моей работы, не получается себя сдерживать. Но я сожалею, сожалею — вот!..

Исаак Ильич сделал паузу, как бы выравнивая дыхание. Удивительно, какой темперамент буйствовал в этом малорослом, малосильном, согбенном от прожитых лет теле. Думаю, и в молодости красотой он не отличался, но когда говорил, о его внешности забывалось.

Университетский диплом, полученный в возрасте, когда уже подумывают о пенсии, определенное удовлетворение, конечно, доставил, но реальность в очередной раз напомнила о себе: в такие годы только начинать карьеру и еще пытаться найти работу в Англии, конечно же, наивно. Места заняты.

Регулярно, методично, стараясь не впадать в отчаяние, Исаак Ильич изучал все объявления о вакансиях, штудировал газеты. Однажды нашел: Организация Объединенных Наций в Женеве предлагала пятинедельный контракт в секции переводов. Других вариантов не было, и Паенсон отбыл из туманного Альбиона на континент.

Стоит уточнить: его притязания сдерживала не только поздняя профессиональная ориентация, но и так называемый Нансеновский паспорт.

Пояснение, что это такое дает сам Исаак Ильич:

— Совет Лиги Наций обратился к доктору Нансену, назначив его Верховным комиссаром по делам русских и армянских беженцев. Одной из основных трудностей, с которыми этим последним приходилось сталкиваться, являлось отсутствие национального паспорта, поскольку они стали апатридами. По инициативе доктора Нансена государства — члены Лиги Наций создали единообразное удостоверение личности, выдававшееся государством пребывания беженцам и признававшееся другими государствами, которые ставили свои визы на эти удостоверения, называвшиеся в обиходе «нансеновскими паспортами».

Кстати, были они величиной вот в этот стол, представляете?

Согласившись на пятинедельный контракт в качестве переводчика, Паенсон думал, что позднее, имея диплом экономиста, он устроится в ООН по своей специальности, скажем, в отделе планирования. Но оказалось, что такие позиции предоставляются лишь гражданам стран, входящим в состав Организации Объединенных Наций. Лица же такого статуса, как Паенсон, могут рассчитывать лишь на работу переводчиков.

В то время секция русских переводов в основном состояла из эмигрантов, что называется из «бывших», владеющих чистейшим, «бунинским» языком, но когда им приходилось переводить тексты экономического, юридического содержания, они в них барахтались, захлебывались. Исаак Ильич стал работать под началом бывшего офицера императорского флота, с прекрасными манерами, великолепной выправкой, но на международных переговорах требовалась не выправка, а знание предмета.

Возникала еще сложность. В Советском Союзе во время Сталина даже обычных словарей по международному праву, вообще юриспруденции просто не существовало. Тут была целина, немота: язык, понятный профессионалам, отсутствовал.

Паенсон начал составлять свою картотеку, что называется, по нужде, иначе невозможно было работать. Тем более, что халтуры, приблизительности в деле он не терпел. Бедность его так не унижала, как огрехи, несовершенство, допущенные в работе.

Картотека росла. Ему говорили: чтобы делать то, что вы делаете, надо быть сумасшедшим. Я тоже, глядя на толстенные, четырехъязычные, фолианты (над одним из них Паенсон трудился больше двенадцати лет) — Руководства по политэкономии, по статистике, по праву мира, по праву международных конфликтов, а вскоре должно появиться терминологическое Руководство по окружающей среде — сробела: «Исаак Ильич, это же адский труд и какой кропотливый! Как вы с вашим живым характером выдержали?»

— А что было делать? Когда я понял, что кроме как переводчиком, мне никуда дороги нет, решил все-таки найти какую-то отдушину, что-то, где можно было бы себя шире проявить. Хотя переводить хорошо — это тоже редкость.