Книга Прощеное воскресенье - Вацлав Михальский

— Ой! Ой, мамочки, ха-ха-ха! Ой, помру!

— Ага, боишься?! Тогда поцелуй меня!

Еще вздрагивая от смеха, Мария опрокинула его на спину и нависла над ним, чуть прикасаясь грудью к его груди.

— Какой ты красивый!

— В темноте я красавчик — не спорю.

— Нет никакой темноты, я прекрасно вижу.

— Эй, Маруся, а мы ведь раньше головами к окну лежали. А сейчас? Как это получилось?

— Так и получилось. Кувыркались и перекувыркнулись. Я помню, как подушки перекладывала, как их взбивала.

— Успокоила. А то я думал: уже не в себе.

— В себе, в себе, еще как в себе!

Слабая желтоватая полоска света просачивалась в правом верхнем углу портьеры.

— У вас фонари на улице?

— Нет. Это огни на мосту Александра Третьего — рядом. Хочешь, посмотрим? — Не дожидаясь ответа, с юной прытью Мария вскочила с постели, прошла босая к окну, отодвинула тяжелые портьеры и кружевные занавеси.

Мост Александра Третьего сиял огнями, ярко выхватывающими из темноты золоченых крылатых коней на его четырехгранных колоннах. А дальше, в перспективе, чернела на фоне более светлого неба Эйфелева башня, отдыхающая от туристов в этот поздний час октябрьской ночи.

Он подошел и обнял ее со спины.

— Какая красота! Мост, и правда, рядом.

Ее груди переполняли его ладони. Он нежно привлек к себе и поцеловал Марию в макушку.

— Слушай, Маруся, а может, этот мост специально построили здесь, чтобы однажды двое русских в чем мать родила подошли к окну и полюбовались? Может быть, в этом и есть высшее предназначение русского моста в Париже?

— Если так, то мост уже оправдал себя, — чуть слышно сказала Мария, медленно поворачиваясь в его объятиях, а повернувшись, нежно поцеловала его в губы. — Ты голодный? Давай пожарим яичницу с беконом и помидорами. Хочешь?

— Согласен. Хотя нет. Давай еще поваляемся.

Далеко в гостиной часы пробили три раза.

Они легли и накрылись легким одеялом.

— А что Николенька? Мы и не вспомнили про него ни разу.

— Сын у меня пилот. Воевал здесь у вас, в Европе. Был сбит, ранен, имеет большие награды. Он и сейчас пилот, вернее, командир полка дальних бомбардировщиков.

— Это чтобы Россию бомбить?

— Ну почему же Россию? Не обязательно. И вообще незачем что-то бомбить, главное — иметь такую возможность в принципе — тогда и войны не будет. У него дальние бомбардировщики В-29. Я читал, что Советы их заимствовали и сделали много копий. Молодцы! Так что теперь и они могут бомбить Америку. Значит, в этом веке никто никого бомбить не будет, не будет большой войны.

— Жалеешь, что расстался с флотом?

— Еще бы! Все-таки я адмирал… А Кольке скоро дадут генерала, перед пенсией.

— Перед какой пенсией?

— Как перед какой? В сорок пять ему полагается пенсия. Ему зачли с кадетского корпуса, а это значит, будет у него тридцать лет безупречной службы, да еще с хвостиком. Он ведь на год младше тебя.

— Боже, а я помню его таким маленьким кадетиком…

— Между подростками год разницы — пропасть, тем более ты девчонка, вот он и казался тебе карапузом. У Николая четверо детей. Мальчик и девочка от первой жены и мальчик и девочка от второй.

— А жены русские?

— Нет, американки, хотя это не нация. Первая жена, кажется, была итальянка, а вторая — гречанка.

— Красивые дети?

— Вроде да. Я в этом мало понимаю. Для меня все мои внуки красивые. Дай-ка я портьеры задерну, а то в глаза свет бьет. — Он встал с постели, и, когда подходил к окну, Мария отметила, какая у него не по годам стройная фигура.

— Вот так лучше, — сказал он, возвращаясь в постель.

— Боже мой, какая же я, оказывается, старуха!

— Ты?! Это еще почему?

— Ну как же, если Николеньке пора на пенсию! И как оно все проскочило?!

— Как у всех. Проскочило и проскочило… Ты кормить меня собираешься, старуха? — Он шлепнул ее как маленькую и тут же прижал к себе и покрыл ее лицо поцелуями.

— Эти самолеты В-29 из тех, что на Хиросиму бомбу сбросили, — вдруг сказал Павел.

— Коля участвовал?

— Слава Богу, нет.

— А если ему прикажут бомбить Россию. Он полетит?

— Не знаю. До этого дело не дойдет.

— Почему ты так уверен?

— Потому что Америка может бомбить Россию и Россия может бомбить Америку с равным успехом. И у Америки полно бомб и средств их доставки, и у России полно бомб и средств их доставки. Это называется военный паритет — фигура небезопасная, но очень устойчивая.[24]

— А ты стратег, — прижалась к нему Мария.

— Стратег не стратег, но все-таки адмирал, хотя и битый.

— В каком смысле?

— В том, что Россию-то мы сдали…

Потом они сидели на кухне и ели яичницу с беконом и солеными помидорами.

— Какие вкусные помидоры! — восхитился Павел. — Прямо наши, николаевские!

— Херсонские. Баба Нюся у меня херсонская.

— С перцем, очень вкусно!

— А ты давно в Париже?

— Позавчера приехал.

— Один?

— Один.

— Надолго?

— Нет. Глянуть ваш рынок бытовой техники — и домой. Может, торговлишку кой-какую налажу. Хотя это не мое. Хорошая была яичница… Не чаял я тебя встретить… Может, поедем покатаемся по ночному Парижу?

— Еще чего! — горячо возразила Мария. — Спать! Только спать, спать и спать. А когда наспимся, я отвезу тебя хоть в гостиницу, хоть в Марсель к пароходу. Ты пароходом возвращаешься?

— Теплоходом.

— Вот я и отвезу тебя к теплоходу, прямо до пирса. Я там каждый камень знаю.

— Через всю Францию?

— А почему бы и нет?

— Заманчиво! Я люблю авантюры.

— А как же без них? Без авантюр человечество давно бы пропало от скуки.

— Ладно, посмотрим, — поднимаясь со стула, сказал Павел. — Утро вечера мудренее.

По дороге в спальню им встретился в коридоре обиженный Фунтик. Пес взглянул на них с печальным пониманием того, что третий лишний, опустил голову, а потом и нос уткнул в лапы так, как будто ему стало холодно.