Книга Русскоговорящий - Денис Гуцко

— Слушай, вождь, здесь как-то душно. И… Где твой лук, колчан и стрелы?

Лишь только тот возник перед его столиком, и Митя разглядел профиль индейца в перьях, трубку мира и надпись “The True American” на футболке, надетой под двубортный пиджак, Митя нарёк его Гайаватой, — и перешёл на верлибр.

— Будем пить, садись, не парься. Правды нет в ногах. А также нет её в вине, в ликёрах, в пиве нету. Только в водке есть немного правды… где-то…

Его словно прорвало, слова так и выскакивали, на лету выстаиваясь в нужном порядке. Гайавата хоть и пил предложенное, но на верлибр никак не реагировал.

— В промежутке между первой И второй бутылкой, в узкой Щелке между ними…

Гайавата отворачивался. Видимо, Митя не вызвал в нём симпатии. «Я ему не по душе, — решил Митя, — может, опять акцент?». Грузинский акцент, до сих пор выскакивающий из организма под напором алкогольных паров, подводил Митю с незнакомыми людьми. Он предпочитал не пить с незнакомыми: пугаются, всматриваются — тип с рязанской физиономией вдруг начинает не туда втыкать ударения, нормальные русские слова пускает танцевать лезгинку.

Но Мите не хотелось сегодня подстраиваться. Он разрешил себе сорваться. Хоп! — сорвался человек, летит, плодоножкой по́ ветру треплет. Решил побыть самим собой: делай что хочешь, заодно узнаешь, чего тебе хочется. Однако странное дело — для того, чтобы быть собой, недоставало подходящей компании: никак не удавалось измерить, стал ли он самим собой, или ещё нет.

— Наливай!

Гайавата разливал и отворачивался, по какой-то странной привычке приставляя к рюмке свой тёмный выпуклый ноготь. Митя смотрел в профиль вождя — точнее, в его ухо — с любопытством молодого путешественника, поборовшего приступы гадливости.

— Водка палёная, — сказал Гайавата грустно. — Не берёт ваще. Палёной водкой торгуют. Палёная. Сто пудов — палёная. Мудаки.

Стукнула входная дверь. Вошёл оскорблённый муж.

— Вернулся, — буркнул Гайавата.

Мужчина выглядел ещё более разгорячённым. Всего лишь несколько минут назад, громко осмеянный, он вывалился в сырой прямоугольник за распахнутой дверью — но вот он снова входил в заведение. Крупное его тело опасно пружинило.

Вчера его жена сидела здесь с любовником, другом бармена, и сегодня он желает знать, где живёт друг бармена — или чтобы ему набрали номер телефона, по которому он сможет услышать свою возлюбленную супругу, свою суку ненаглядную.

— Знай же, друг мой краснокожий, — говорил Митя, растерянно отводя глаза. — Всё дерьмово в этом мире. Всё дерьмово, кроме… кроме…

Митя сбился.

Тем временем муж подошёл к стойке и, прыгнув на неё грудью, попытался изловить бармена за ворот. Бармен отпрянул и, влетев спиной в стенку со спиртным, зажмурился, ожидая, что сверху сейчас посыплются бутылки. Но бутылки отзвенели и замерли на зеркальных полках — и, хмыкнув, бармен сказал сползающему со стойки мужу, чтобы тот больше так не прыгал, а то рогами разобьёт что-нибудь.

Бар как театральный зал синхронно улыбнулся и скрипнул стульями.

Муж выхватил откуда-то горсть цветных соломок и со стоном швырнул ими в обидчика.

— Наливай, о вождь, палёной! — скомандовал Митя, вдруг уловив, что он совершенно, совершенно трезв.

«Сорвался, — подумал о себе с желчью, и с завистью посмотрел на неистового мужа. — Вот он — сорвался. А ты… так, шмякнулся».

— Пей, налито, — отмахнулся Гайавата, увлечённый развернувшимся зрелищем.

Из служебных помещений уже торопились люди, кричали грозно.

— Ты чё, в натуре, понты тут колотишь, а?!

— Олень позорный, в лес, бегом в лес!

Вдруг остро захотелось увидеть Люську. Его обрадовало это желание. Если в такие неуютные минуты он вспоминает о Люсе, не всё потеряно: помнит, куда идти.

Проводив взглядом долговязую спину, скользнувшую перед столиком, Митя увидел, что дело плохо: перед несчастным выстроились человек пять, включая воинственно разминающего пальцы бармена, а сзади, приноравливая в руке бейсбольную биту, подкрадывается ещё один. Митю подняло со стула, и, торопясь опередить испуг, он пошёл к эпицентру — лавируя между публикой так, чтобы в нужный момент оказаться возле тяжёлой страшной биты.

— Тебе рога твои на мозги давят, да?

Муж отставил правую ногу немного в сторону и с каким-то сладострастным вздохом ударил. По раздавшемуся звуку Митя догадался, что удар был серьёзный.

Он оказался хоть и несчастен, но невероятно могуч, опасения за него были напрасны. Бармен, схватившись за спинку стула, кашлял и сплёвывал кровавую юшку. Кто-то, с пронзительным матом махнувший кулаком, сдавленно крякнул, получив правой в живот — в следующий миг от левого прямого хрустнула его челюсть, и он уселся на пол. В человека с бейсбольной битой врезался, брыкнув изогнутыми ножками, стол. Митя, по инерции всё ещё двигавшийся к драке, отскочил от падающего под ноги стола — и получил чеканный удар под висок.

Лёжа под столом, между жарким радиатором и опрокинутым цветочным горшком, Митя сквозь большие резные листья смотрел в потолок. Пахло навозом — и он подумал, что, конечно, в горшок подсыпали навоза. В дальнем углу звонко взорвалось стекло. В сторону бара один за другим летели стулья. Перечница врезалась в стену над Митей, оставив там сухую, медленно осыпающуюся кляксу. Под потолком кувыркалась мебель, лопались лампы, утробно гукая и разбрасывая стеклянные скорлупки, которые, осыпаясь, мягко звенели. Кто-то осторожно выкрикивал слово «милиция». Отрезвление было полное и бесповоротное. Когда незнакомый человек бьёт тебя в череп, и ты лежишь, глядя в потолок, глупо прятаться от собственных мыслей.

…Подъезд был как черновик Эдуарда Лимонова. Довольно художественные фразы типа «начнём жить заново» смешались с классическим трёхбуквием. Свисали клочья паутины, давно покинутой пауками. Одна из трёх дверей, выходящих в коробочку тамбура — дверь паспортистки. Драные листки расписания, номера счетов, которые всё равно в темноте не разглядеть. Очередь с трёх-четырёх часов ночи, список в двух экземплярах, приём в субботу с девяти до часу. Обмен паспортов. Как обычно в подобных случаях, роились слухи: старые паспорта скоро будут недействительны, будут штрафовать. Давно надо было заняться этим, да всё никак не собрался. И нужно ведь было ещё разобраться с пропиской. Мама в очередной раз переселилась из общежития детского сада, совсем аварийного, в общежитие подшипникового завода, аварийного только в правом крыле. Митя давно жил отдельно, снимал квартиры, но прописан всегда был у матери. Без прописки нельзя. Жизнь без прописки дело неприятное и неприличное. Паспорт без прописки — экстрим ущербных граждан: «поиграемте в прятки, господа милиционеры».

И вот, Митя из детсадовского общежития выписался, а в заводское так и не вписался. Мама совсем запилила: приезжай, отнесём паспорта. Наконец, паспорта отнесли. Выстояли четыре часа, пробились, сдали.