Книга Мое! - Роберт МакКаммон

Когда они вернулись, Натали включила плиту на кухне и подогрела бутылочку смеси. Мэри сидела за маленьким столом и смотрела, как ее мать кормит заново перепеленутого Барабанщика, и ее рука лежала рядом с «кольтом». Внимание Мэри привлекла игра света на алмазных кольцах матери.

— Вот и хорошо, вот и хорошо, — приговаривала Натали. — Теперь наш мальчик хорошо кушает, да? А кто у нас хорошо кушает?

— Ты когда-нибудь меня вот так держала? — спросила Мэри.

Натали резко замолчала. Младенец шумно сосал соску.

— А Грант? Его ты тоже так держала?

Соска выскочила изо рта ребенка. Он чуть-чуть хныкнул, требуя необходимое, и Натали снова направила соску в его сложенные бантиком губки. Что сделает Мэри, если она сейчас повернется, выйдет из дому с Дэвидом Клейборном и сядет в машину? Взгляд ее остановился на «кольте» и скользнул в сторону.

Мэри прочла ее мысли.

— Я возьму своего сына, — сказала она, встала и забрала Барабанщика у матери. Тот продолжал есть, глядя на нее большими голубыми глазами, еще не умеющими фокусироваться. — Разве он не прелесть? У меня прямо сердце замирает, когда я на него гляжу. Он прелесть, правда?

— Он не твой сын.

— Фигню порет, — запела Мэри Барабанщику, — фиг-ню порет, вот так тетка, фигню порет.

— Мэри, послушай меня, пожалуйста! Так нельзя! Я не знаю, почему ты это сделала, или что… что у тебя на уме, но ты не имеешь права его держать! Ты должна его отдать! Послушай меня! — настаивала она, когда Мэри повернулась к ней спиной. — Я тебя умоляю! Не подвергай этого ребенка опасности! Ты меня слышишь?

Тишина, только звук сосания. Потом:

— Я тебя слышу.

— Оставь его со мной. Я его передам в полицию. А ты можешь ехать, куда хочешь, мне все равно. Затеряйся. Уйди в подполье. Только дай мне вернуть этого малыша туда, где он должен быть.

— Он уже там, где он должен быть.

Натали опять посмотрела на пистолет, лежащий на столе. В двух шагах от нее. Осмелится ли она? Заряжен он или нет? Если она его схватит, сможет ли она выстрелить, если придется? Ее мысли медленно ползли к решению.

Мэри, держа ребенка одной рукой, другой подобрала пистолет. Она запихнула его за пояс своих выцветших джинсов.

— Мать, — сказала она и поглядела в лицо Натали напряженными холодными глазами, — мы живем в разных мирах. И никогда не жили в одном и том же мире. Я играла в эту игру, сколько могла выдержать. Потом я поняла: твой мир меня сломает, если я не дам сдачи. Он размелет меня на зубах, оденет меня в свадебное платье и даст мне алмазное кольцо, я буду смотреть через обеденный стол в столовой на глупого чужого человека, и каждый день моей жизни слышать вопли несправедливости, и буду настолько слаба, что мне будет наплевать. Я буду жить в большом доме в Ричмонде, с картинами на стенах, изображающими лисью охоту и буду беспокоиться о том, чтобы найти хорошую прислугу. Я буду думать, что нам следовало бы кинуть на Вьетнам атомную бомбу, и мне будет наплевать, что свиньи на улицах избивают дубинками студентов и что это компостирующее мозги государство жиреет на телах необразованных масс. Твой мир убил бы меня, мать. Можешь ты это понять?

— Все это уже история, — ответила Натали. — Сражения на улицах кончились. Студенческие бунты, протесты… все это кончилось. Почему ты не отцепишься от этого?

Мэри слабо улыбнулась.

— Это не кончилось. Люди просто забыли. Я заставлю их вспомнить.

— Как? Совершая новые убийства?

— Я — солдат. Моя война не кончилась. Она никогда не кончится. — Она поцеловала Барабанщика в лоб, и ее мать содрогнулась. — Он — часть следующего поколения. Он продолжит бой. Я расскажу ему, что мы сделали ради свободы, и он будет знать, что война никогда не кончается. — Она улыбнулась в лицо младенцу. — Мой сладкий, милый Барабанщик.

Натали Террелл еще двадцать лет назад знала, что ее дочь неуравновешенна. Теперь на нее обрушилось понимание: она стоит на кухне с сумасшедшей, которая держит бутылочку молочной смеси у губ младенца. И до нее не докричаться: она не услышит, обитательница мира извращенного патриотизма и ночной резни. Впервые Натали испугалась за собственную жизнь.

— Значит, ты их послала в пляжный дом, — сказала Мэри, продолжая глядеть на Барабанщика. — Очень по-матерински с твоей стороны. Что ж, они быстро выяснят, что меня там нет. Свиньи не будут с тобой миндальничать, мать. Может, тебе придется узнать вкус хлыста.

— Я сделала это, потому что не хотела, чтобы с ребенком что-нибудь случилось, и я надеялась…

— Я знаю, на что ты надеялась. Что ты сможешь зажать меня в кулаке и лепить меня как хочется, как ты пыталась лепить Гранта. Нет, нет, я не поддаюсь лепке. Наверное, мне нельзя дольше здесь оставаться?

— Тебя найдут, куда бы ты ни отправилась.

— Ну, пока что я отлично справлялась. — Она поглядела на мать и увидела, что та боится. От этого ей стало сразу радостно и печально. — Я возьму одно из твоих колец.

— Что?

— Одно из твоих колец. Я хочу вот это, с двумя бриллиантами.

Натали покачала головой.

— Я не знаю, что ты…

— Сними это кольцо и положи на стол, — сказала Мэри, ее голос изменился. Это опять был голос солдата, все дочернее притворство исчезло. — Немедленно.

Натали поглядела на кольцо, о котором говорила Мэри. Оно стоило семь тысяч долларов, и это был подарок Эдгара к ее дню рождения в шестьдесят пятом.

— Нет, — сказала она. — Нет. Не сниму.

— Если ты сама его не снимешь, это сделаю я. Подбородок Натали вскинулся, как нос военного корабля.

— Давай, иди и снимай.

Мэри двигалась быстро. Она держала Барабанщика на согнутой левой руке и оказалась перед Натали раньше, чем та успела отпрянуть. Рука Мэри схватила руку матери. Свирепый рывок, боль в разорванной коже и чуть не вывихнутом пальце, и кольца больше не было.

— Будь ты проклята! — хрипло проговорила Натали, и, подняв правую руку, дала Мэри Террор пощечину.

Мэри улыбнулась, рука матери отпечаталась на ее щеке.

— Я тоже тебя люблю, мама, — сказала она и положила кольцо с двойными бриллиантами в карман. — Не подержишь ли моего ребенка?

Она дала Барабанщика Натали, потом твердым шагом прошла в кабинет и выдернула телефон из розетки. Она ударила аппаратом о стену и разбила его на куски, а Натали стояла со слезами в глазах и с ребенком на руках. Мэри еще раз улыбнулась матери, проходя мимо нее к входной двери. Она вытащила пистолет и всадила пулю в левую переднюю шину «кадиллака», а затем вторую пулю в правую заднюю шину. Потом вернулась в дом, принеся с собой запах пороха. Когда они ходили к лодочному сараю за молочной смесью, Мэри заставила мать стоять достаточно далеко, чтобы та не могла сказать, что это был фургон, а не легковушка, и не могла разобрать, какой он марки и какой у него цвет. Так лучше: когда мать вернется к цивилизации, она запоет свиньям, как свисток чайника. Мэри опять взяла Барабанщика из трясущихся рук Натали. Лицо матери осунулось и смертельно побледнело.