Книга Красная пленка - Михаил Елизаров

Москва покоится на кириллических контурах Наганта».

На нынешнем временном этапе озарения какой-нибудь сторонний наблюдатель, глядя на весь этот раскинувшийся Нагант, мог бы заключить про меня следующее: «Его убила Бабушка-Москва».

Гумус

Из года в год, в какой-нибудь особо погожий августовский день, Иван Максимович уезжал на свиданье с лесом. Повелось это с тех времен, когда к его имени только начинали прибавлять «Максимович», да и то в шутку, первые сослуживцы. Раньше он выезжал на природу с компанией, а потом внезапно обособился и навещал лес в одиночестве.

Иван Максимович вспоминал одну давнюю поездку, себя, слегка лысеющего молодого мужчину, жену, которой сбросить пару килограммов — и будет сносной, и весь свой отдел, радостно вырвавшийся на волю. Еще был жив старший счетовод Васильев. Коллега из дружественного планового отдела (фамилию Иван Максимович уже запамятовал) здорово пел под гитару, и все говорили, что ему надо в театре, а не на заводе работать. И было много других приятных людей и событий, и красное вино, и волейбол на солнечной полянке. Иван Максимович вспоминал все, что подготовило его первое лесное откровение.

Тогда он до неприличия объелся шашлычным мясом, добавил печеной картошки и понял, что его вот-вот разорвет, если он немедленно не уединится. Для конспирации Иван Максимович несколько минут мужественно обмахивался газетой, затем отгонял мух, вроде бы погрузился в статью, оторвался со словами: — Что за глупости! — после чего излишне тщательно скомкал газету и, стыдливо оглядываясь по сторонам, скрылся за деревьями, от посторонних глаз.

Будучи конфузливым человеком, Иван Максимович углублялся в лес всё дальше и дальше. То ему казалось, что за соседним кустом раздаются поцелуи, то чья-то негромкая речь. Подступивший спазм заставил его было присесть под мшистым дубком, как совсем рядом прошли двое увлеченно беседующих мужчин. Один говорил изнывающим от подступающего смеха голосом:

— И получается, что коммунизм Маркса не более чем иудейско-христианский образчик эсхатологии Среднего Востока, с той разницей, что роль Спасителя, то есть, невинно умерщвленного праведника играет сам пролетариат. — Тут он не выдержал и прыснул тонким смешком. — Вы представляете, Николай Андреевич?! Страдания пролетариата по Марксу изменят нравственный статус мира. Вот вам и традиционная христианская доктрина!

На этих словах второй тип тоже не выдержал и разразился оглушительным хохотом: — Ну, Кирилл Аркадьевич, ну скажешь!

Его остроумный собеседник стоял, согнувшись пополам, и только обессилено постанывал, утирая выступившие от смеха слёзы. Вдруг они оба заметили обмершего Ивана Максимовича.

Тот, кого звали Николай Андреевич, еще задыхаясь, произнес:

— Вы уж извините, но просто нет никаких сил, — и снова загоготал.

Иван Максимович словно в оправданье показал им судорожно нашаренный гриб. Он держал его перед собой как распятье, и парочка, точно потеряв Ивана Максимовича из виду, зашагала дальше.

Какое-то время доносился пронзительный голос Кирилла Аркадьевича:

— Чем для них пролетариат не Христос? Тут тебе и спасительная миссия, и апокалиптическая битва добра и зла, заканчивающейся безоговорочной победой добра…

— Уморил, уморил, шельма! — надрывался от смеха Николай Андреевич. Потом всё стихло.

«Врешь!» — сказал тишине Иван Максимович. Поддерживая одной рукой штаны, а в другой сжимая гриб, он побежал дальше.

Мытарства не прекращались. Подгоняемый животом, он несся как раненый лось и через минуту с размаху налетел на грибников — старика с маленькой девочкой. Малышка вскрикнула и прижала ладошку к лицу. Иван Максимович оцарапал ей личико пряжкой своего расстегнутого ремня.

— Ах, пардон, — виновато пробормотал, останавливаясь, Иван Максимович.

Старик поставил на землю корзинку с грибами и начал утешать разревевшегося ребенка.

— Не плачь, Машутка, — ласково сказал он. — Дай-ка глянуть, что у нас там…

Он осмотрел легкую царапинку: — Это тебя Дедушка Лес наказал. Зачем мухомор на поляне растоптала?! — Он лукаво усмехнулся. — Вот тебя Лес и поучил уму-разуму: не пакостничай, мол, Машенька, раз в гости ко мне пришла.

— Так это же вредный гриб, ты сам говорил, — сквозь слёзы ответила девочка.

— Для человека он вредный, а для лесных обитателей очень полезный. Вот подумай, а вдруг это был чей-то обед. Представь, приходит белочка, а вместо гриба одни крошки с землей — угощайся, сестричка! Хорошо ли?

— Нет, — улыбнулась девочка, растирая по щекам последние слезки.

— Ты пойми, Машенька, — вдохновенно продолжал старик, — как научимся мы относиться к природе, так и жить станем — либо в добром согласии и здоровье, либо в невзгодах черных. Вынослива природа, терпелива, да и у нее терпение кончается. Ведь каждый день губят ее, прародительницу нашу, и не безграмотные люди, а ученые с академиками. Воспитанность и культура начинается с малых поступков. Сегодня ты мухомор погубишь, а завтра в реку технические отходы спустишь, и потечет мертвая вода на долгие годы…

Совершенно с вами согласен, — вмешался в разговор Иван Максимович, — что культура начинается не с таблицы умножения или там философии какой, а с осознания своего места в природе и умения жить в гармонии с ней. И прививать это нужно с малых лет. Поначалу в такой непринужденной, сказочной манере. А то ведь потом поздно будет, вырастут образованные циники…

Вот, милая, — сказал старик, — слышишь? Лес шелестит, со мной соглашается. Поклонись ему и скажи: «Спасибо за науку, Дедушка Лес!»

Девочка засмеялась и, поклонившись в пояс Ивану Максимовичу, сказала: «Спасибо!» — а старик расплылся в счастливой улыбке.

— Пожалуйста, Машенька, — с поклоном отвечал, подыгрывая спектаклю, Иван Максимович. — А вы, кстати, — он обратился к старику, — по профессии не учитель, случайно?

— Ну, пойдем, Маша, — сказал тот, подхватывая с земли корзинку. — А к царапине твоей мы подорожник приложим…

— Погодите, только ответьте мне, — начал было Иван Максимович. Но старик, взяв внучку за руку, зашагал прочь.

— Да что ж это такое! — в сердцах вскрикнул Иван Максимович и оглянулся, потому что за деревьями послышались новые голоса. Он хотел уже соскочить с тропинки и переждать компанию за деревом, но странное предчувствие заставило его остаться на месте.

— Хорошо у вас… Дремуче! — весело говорил вышагивающий впереди мужчина в брезентовом дождевике. — А у нас, на Полтавщине, одно редкое полесье, а больше степи. Хотя и не скажешь, что совсем голо. Нет, нет, и попадется среди трав то березовый островок, то кленовый. Раздолье для непритязательных робинзонов. Но у вас, как в сказке: чудеса и леший бродит, — он засмеялся и посмотрел на свою миловидную, даже в грубом туристическом наряде, спутницу.

— Да, это правда, волшебно здесь… — она согласилась, и взгляд ее просиял смутившемуся Ивану Максимовичу.