Книга Лилии распускаются в полночь - Маргарита Малинина

Еще когда прозвучало слово «библиотека», мы с Образцовой уставились друг на друга, я приподняла одну бровь. Теперь же я с воодушевлением сказала:

– Private party – это совсем другое дело! Мы идем.

Через час мы, нарядные, надушенные и накрашенные, входили в библиотеку. Снаружи было тихо (впрочем, в общепринятом понятии «тихо» на теплоходе никогда не бывает, я имею в виду не так шумно, как должно было быть), и мы подумали, что, может, Ника нас разыграла или что-то перепутала, но, открыв двери, мы узрели веселую компанию, сидящую за столом, разноцветные шарики, украшающие строгие коричневые стены и разнообразную еду на белоснежной скатерти. Стол был составлен из нескольких парт читального зала, расположенного прямо возле входа, а уже дальше, за ним, начинались многочисленные ряды книжных стеллажей. Несколько невостребованных парт остались стоять вдоль стены, на них были водружены ноутбуки, а рядом висела табличка «доступ к бесплатному wi-fi».

Я ткнула подружку локтем, кивнув в сторону этой вывески, но тут же позабыла обо всем, потому что в нашу сторону двинулся… Громов.

Людей здесь было предостаточно (несмотря на то, что вечеринка, по словам Вероники, для своих), но его невозможно было не заметить. Видимо, в тот момент, когда мы заходили и осматривались, он скрывался за книжными полками, а теперь сразу направился к нам.

– Добрый день, леди.

Мы тоже поздоровались, я же присовокупила язвительно:

– Мне сказали, это частная тусовка.

– Нет таких мест, куда мне закрыт доступ.

– Но как ты вообще узнал о мероприятии?

– У меня везде есть уши, – скромно улыбнулся он и предложил нам устроиться за столом. Оказалось, он занял нам два места рядом с собой, будучи уверенным, что мы обязательно придем. Поразительный человек!

– Но откуда вы все-таки знали, что нас пригласят? – продолжая удивляться вместе со мной, допытывалась Юлька.

– У вас же большая дружба с капитаном, – пожал он плечами, я заприметила в реплике сарказм, но не стала вступать в полемический бой.

Всего в помещении было человек двадцать, треть из них – матросы в своей выделяющейся синей спецодежде. Несколько молодых женщин – либо из обслуживающей фирмы, либо из числа пассажиров, – приглашенных, скорее всего, самими матросами в качестве спутниц. Остальные – люди в возрасте. Знакомых лиц было мало.

Вероника сидела во главе стола вместе с «новорожденным». Я пригляделась к паре. Сколько ему лет? Итак, мы имеем юбилей, значит… что? Двадцать пять? Двадцать? А может, тридцать? Когда встречаешь человека с азиатской внешностью, тяжело рассуждать о возрасте.

Вероника полезла в карман, достала какую-то коробочку, перевязанную бантиком, и протянула ему, сопроводив поцелуем.

– Боже! – спохватилась Юлька, видевшая эту сцену. – Мы забыли про подарок!

– Поздно. Теперь ничего не изменишь. Не уходить же из-за этого.

– Но мы не можем есть, коли ничего не принесли! Это невежливо.

Громов едва не подавился водой, которую по неведомой причине пил сегодня вместо алкоголя, и строго изрек:

– Юлия, вы ничего никому не должны. Поверь мне, за трапезу платит капитан.

– С чего вы взяли?

– Откуда деньги у матроса? Посмотри на него – сама поймешь.

– И все равно. Мы должны что-то придумать… Кать, побежали в сувенирную лавку!

Я сморщилась от этой перспективы.

– Юль, не сходи с ума! Хочешь подарить ему сто двадцатую бутылочку с корабликом внутри? Прикинь, сколько их у него. И вообще, у него и так вся жизнь здесь проходит, на настоящем судне.

– А вот и не вся, – сказал кто-то поблизости, и мы подняли глаза.

С другой стороны стола стоял капитан и ласково на нас с подругой поглядывал. Ему же нельзя пить, чего он такой добренький?

Выяснилось, что он поднялся, дабы произнести первый тост, а мы настолько углубились в беседу, что не заметили, как веселье приобрело организованный характер. Все уже расселись по местам, стоял только бывший поклонник моей матери.

– Хочу поднять свой бокал… минеральной воды, – многие хихикнули, – за этого молодого и талантливого человека, который прошел огонь, воду и медные трубы, до того как попал сюда, в наш дружный коллектив. Он идет с нами в третий рейс, но уже хорошо вписывается в команду. Я думаю, так считают все собравшиеся, не только я. – «Да-да!» – поддержали капитана ликующие матросы. – За Чайлина!

– Как патетично, – фыркнул мне в ухо Владлен, поднимая свою воду. Хорошо, что никто его не слышал.

– Когда случилось первое происшествие на теплоходе? – шепотом задала вопрос недремлющая Юлька, за что ей огромный плюс. А я вот, как увидела Громова, так… Нет, ну почему, он ведь подозреваемый! Следовательно, я тоже провожу расследование, когда с ним общаюсь!

– Сразу после перепланировки судна. Это четвертый рейс. Не сходится.

– М-да, – нахмурилась подружка.

Видимо, она рассуждала так же, как я, когда узнала про все эти смерти. Я тоже первым делом подозревала экипаж. Но капитан почему-то во всех стопроцентно уверен. Что это? Командный дух? Стоит ли доверять его мнению? Он просто любит своих людей и не может быть объективным. А вот нам придется. На кону стоят жизни всех обитателей нижней палубы, прежде всего – Никиты.

Через некоторое время поднялся и юбиляр.

– Первый ответный тост хочу произнести за Вадима Михайловича, который для меня как отец. – Ника пискнула что-то неразборчивое, кореец наклонился к ней и громко, чтобы все слышали, сказал: – Прости, родная, первым делом самолеты, а девушки – потом.

Все засмеялись, а я посмотрела налево. Наши глаза встретились, и Громов мне подмигнул: да, мол, мы все такие. Романтику придумали женщины и исключительно для женщин.

Чайлин тем временем продолжал:

– Когда мои родители умерли, я оказался в буквальном смысле на улице. Брошенный и никому не нужный. Я жил в коробке под мостом у Москвы-реки. – Вероника ахнула и тут же прижала ладонь к губам, а в глазах заискрили слезинки. – Да, это не фигура речи. Так и было. Никто не хотел брать меня на работу. Несмотря на то, что я родился в Москве, я ношу фамилию Чон, и это сразу вешает на меня ярлык иностранца. Как мы, русские, говорим – «узкоглазого». Да, я считаю себя русским, почему нет? Это моя родина, хоть она не слишком ласкова со мной, но чем дольше я живу, тем сильнее убеждаюсь: наша, граждане, родина неласкова абсолютно со всеми. – Всех эта мысль настолько подбодрила, что они зааплодировали. Мы не стали отставать. – Да, поэтому я на нее не обижаюсь. Так вот, пока я считал себя русским, русские считали меня «желтолицым» и «узкоглазым» и не торопились брать на работу. Только на ту, за которую я сам не хотел браться из-за врожденной брезгливости, но приходилось, чтобы совсем не умереть с голоду. Мне повезло, когда я встретил иммигрировавшего в Россию корейца, он вскоре забрал меня с собой обратно на родину далеких предков (благодаря родителям я с детства владел корейским языком). Там он пристроил меня работать на судне, и я прозрел: наконец-то я нашел себя! Но, когда умер мой опекун, я опять натолкнулся на волну отчуждения: даже имея корейскую фамилию, я не был корейцем, потому что родился в России. Для них я был русским. Даже не хочу вспоминать, через что я прошел, чтобы вернуться в Россию, не имея ни визы, ни денег. Пришлось связаться с нехорошими людьми… И вот, уже в Москве, обивая пороги фирм-судовладельцев, снова коротая холодные российские ночи под мостом, уже близкий к отчаянию и самоубийству, я натыкаюсь на этого грандиозного в своей человечности человека, простите мне, как это… тавтологию, да, спасибо, – потому что некоторые из сидящих, в том числе я, подсказали хором необходимый термин. – Вадим Михайлович взял на себя все хлопоты, связанные с устройством полулегального, так скажем, работника, не имеющего толком опыта и стажа, и вот я здесь! За вас, отец!