Книга Блуждающая звезда - Жан-Мари Гюстав Леклезио

Они легли, не раздеваясь, лежали и слушали, как ветер шумит в кронах деревьев, как нескончаемо плещет волной река. Саади склонился к лицу Неджмы, коснулся губами ее губ, и она напиталась его жарким, пьянящим дыханием. Когда он взял ее, она не испытала боли и обвилась вокруг него, слушая бешеный стук его сердца.

Они решили остаться в долине и устроились у глубокого и синего, как море, озерца. По берегам росли акации, тамариск и одичавшие оливы, над водой летали птицы. На высившемся над долиной холме Саади обнаружил развалины фермы — несколько высоких каменных и глинобитных стен и остатки обуглившейся крыши. Огонь уничтожил все вокруг, пощадив лишь загон для скота. Неджма не захотела войти в дом мертвых, Саади запер коз в загоне и соорудил шалаш ниже по течению реки.

Время в долине текло медленно и спокойно. По утрам Неджма смотрела, как над рекой, между холмами, встает солнце. Сверкающая вода напоминала сотканную из искорок дорогу меж двух темных берегов. Небо светлело, и из мрака выступали скалистые утесы. Она шла к озерку, оставив Лулу спать в шалаше, и мыла тело, лицо и голову, а потом молилась, обратившись лицом на восток. После молитвы девушка разжигала костер из собранных Саади сухих веток и бросала в котелок белый козлобородник, дикую морковь и другие терпкие горькие коренья, названий которых не знала. Они разводили огонь только на рассвете — Саади уверял, что его не заметят с самолета. Из-за тумана Неджме начинало казаться, что война, должно быть, закончилась и все, кто был в лагерях в Тукраме и Нур-Шамсе, погибли, а солдаты вернулись по домам.

Напоив Лулу молоком, Неджма устраивалась в тени тамариска и смотрела на воду: она давно не чувствовала такого покоя в душе и мира вокруг. Прикрыв глаза, Неджма вспоминала, как плещется море у скал, как кричат чайки, сопровождая к пристани рыбацкие лодки.

Саади уходил на поиски пропитания. Босой, одетый в шерстяную тунику, с белым, скрывающим лицо и волосы покрывалом на голове, он карабкался по каменистым холмам, чтобы набрать кореньев и миртовых ягод. Однажды он нашел в ветвях акации похожий на маленькое солнце улей, выкурил пчел, влез на дерево и забрал соты. Неджма насладилась густым, с привкусом воска, медом, и даже Лула пососала соты.

Каждый день их жизни от рассвета до заката был соткан из монотонного шума реки, криков и плача Лулы и нежного блеяния козы с козленком. Саади называл Неджму «жена моя» — и первый весело смеялся. Больше всего она любила вечера, когда Саади, совершив вечерний намаз, садился рядом и они разговаривали, а Лула тихо спала. Казалось, что в мире совсем не осталось людей и они — первые, а может, последние, но это не имело никакого значения. В сером небе появлялись летучие мыши, они кружили над водой, охотясь на комаров. Саади и Неджма по очереди пили парное молоко из миски. В небе, в прогале между холмами, сверкали звезды, прохладный ночной ветерок шумел в листве тамариска.

Когда становилось по-настоящему холодно, Саади нежно склонялся к лицу Неджмы, и она вкушала его жизненную силу. В это мгновение их охватывала такая пылкая страсть, что Неджме казалось, будто она всегда жила лишь для того, чтобы ощутить, как их тела становятся единым целым, как смешиваются дыхание и пот и все вокруг исчезает. Потом усталость брала свое, и она погружалась в сон, а Саади тихим голосом читал ей стихи или пел песню о родной долине, об отце, матери, братьях и стадах, которые они водили на водопой к большой реке. Он пел для нее и для себя, а потом заворачивался в плащ и тоже засыпал.

Однажды ночью их разбудил звук шагов: по берегу реки к озерку двигались тени. Саади напрягся, готовый защищать их жизни, но тут они услышали детский плач. Это оказались беженцы, они тоже шли по ночам и прятались днем. На рассвете Неджма отправилась к реке, неся Лулу в покрывале. Женщины с детьми бежали из лагерей в Аттиле, Тулькарме, Калансу или из близлежащих городов — Яффы, Мухалида и Тантуры. Они рассказывали ужасные вещи о разрушенных, сожженных домах, убитых животных, арестованных или скрывшихся в горах мужчинах и женщинах, шагающих по дорогам с детьми на руках и свертками с едой на головах. Некоторым повезло уехать на грузовике в Ирак. Солдаты были повсюду. Они разъезжали по дорогам на броневиках, направляясь в Эль-Куд и дальше, к соленому озеру.

Старухи причитали, называя по именам погибших сыновей, и с укором спрашивали Саади: «Почему ты не воюешь? Почему не взял автомат и как трус бежишь вместе с женщинами?» Он не отвечал, а потом они увидели Неджму с ребенком на руках и отстали от него. Их одолело любопытство. «Это твой сын?» — «Дочь, — солгала Неджма. — Я назвала ее Лула, что значит „первый раз“». Женщины разразились смехом. «Значит, ты зачала, когда впервые легла с ним!»

Саади сказал, что им нужно уйти: теперь здесь появятся и другие люди и солдаты всех заберут. Он говорил очень спокойно, даже буднично, потому что привык кочевать. С самого детства он только и делал, что собирал свои жалкие пожитки и уходил в пустыню пасти стадо. Но Неджма с тоской огляделась вокруг. Здесь она жила, не думая о войне. Как когда-то давно, за стенами Акки, где смотрела на море и не думала о будущем.

Они отправились в путь на рассвете, гоня перед собой козу с козленком, и поднимались вверх по долине, где река прозрачным потоком текла по валунам. Однажды утром — они были на вершине горы недалеко от Хауары — Саади показал Неджме зеленую тень у горизонта. «Это великая река Гхор».

Чтобы обогнуть скалы, они свернули на юг, к Яссуфу, Лублану, Джиджилии, а потом снова пошли на восток, на Междель. Саади с тревогой смотрел на огромную долину. В воздухе стояла пыль. «Солдаты уже там». Неджма никого и ничего не видела. У нее гноились глаза, она так устала, что засыпáла прямо на земле и даже не слышала, как плачет ребенок.

Они переночевали в развалинах Самры. Проснувшись поутру, Саади обнаружил, что козленок умер. Коза стояла рядом и толкала сына рогами, не понимая, почему тот не поднимается. Саади выкопал в земле яму, похоронил козленка и сложил на могиле пирамиду из камней, чтобы бродячие псы не смогли ее раскопать. Потом он подоил козу, но из растрескавшихся сосков вытекло совсем мало молока пополам с кровью.

Вечером они вышли к долине. Река мутным потоком текла между старыми деревьями. Берега были истоптаны тысячами ног, изуродованы гусеницами танков, загажены, завалены мусором и старыми покрышками.

Они направились к границе, на юг, к Аль-Рихе и в сумерках нагнали других беженцев. Худые, дочерна загорелые, босоногие и оборванные мужчины из Аммана рассказали им о лагерях, где людей губили голод и лихорадка. Детей умирало так много, что их даже не хоронили, а просто бросали тела в пересохшие каналы. Те, у кого оставались силы, уходили на север в надежде добраться до «белой» страны — Ливана или до Дамаска.

Перед наступлением темноты Саади и Неджма перешли на другой берег реки по мосту, который охраняли солдаты короля Абдаллы. Они провели там всю ночь. От земли исходил такой жар, словно в ее глубинах горел огонь. На рассвете Неджма впервые в жизни увидела море Лота — огромное соленое озеро. От воды к скалам плыли странные голубовато-белые облачка. У кромки берега, там, куда выплескивались волны, колыхалась на ветру желтая пена. Саади указал на окутанные туманной дымкой горы на юге. «Это Аль-Муджиб, долина моего детства». Его одежда превратилась в лохмотья, босые ноги были изранены камнями, лицо под белым покрывалом высохло и почернело. Он взглянул на Неджму, державшую на руках Лулу. Девочка хныкала и искала губами грудь. «Мы никогда не доберемся до Аль-Муджиба. Не увидим дворцов дженунов. Наверно, они тоже исчезли». Голос Саади был совершенно спокоен, но слезы проложили дорожки на его щеках и намочили край посеревшего от пыли покрывала.