Книга Крестоносец - Майкл Айснер

Казалось, прошла целая вечность, прежде чем остальные рыцари заняли нижние этажи башни: мы слышали скрип сапог на деревянном полу. Перекрикивая гам, Рамон заговорил:

— Как только вы окажетесь на стенах замка, друзья, вам придется отведать много мусульманских угощений. Будьте по-рыцарски вежливы и попробуйте каждое блюдо. Не будем обижать наших хозяев, отказываясь от их лучших деликатесов.

Среди собравшихся прокатился нервный смех, закончившийся длинным, неестественным вздохом, — всех мучили потаенные страхи. Большинство из нас, наверное, погибнут при штурме. Когда опустят трап, рыцари ордена Калатравы первыми из христианских воинов ступят на стены замка. Наши потери будут очень велики, как всегда при первом штурме — обычно около пятидесяти процентов, а иногда и все сто.

— Я получил сведения от нашего шпиона, — продолжал Рамон, — о том, что в замке есть гарем. Он говорит, там содержатся самые красивые женщины Аравии. Возможно, мне удастся добиться особой милости от епископа Акры: позволения рыцарям-победителям насладиться прелестями местных красоток. Говорят, епископ очень понимающий человек и знает толк в таких вещах. А может, мне следует испросить благословения Папы? Что скажешь, Франциско?

На этот раз смех был более громким и продолжительным, искренним — даже самые набожные забылись и радостно присоединились к братству Рамона.

— Скажу спасибо, дядюшка Рамон, — отвечал я. — Если мне удастся выжить, я обязательно посещу этот гарем. Если удастся.

— Франциско, — сказал Рамон, — ты добрый малый. Но ты слишком много размышляешь. Твой подход к жизни слишком мрачен. Думаю, посещение этого гарема — как раз то, что тебе нужно. Я просто уверен в этом. Бернард…

— Да, дядюшка, — отозвался тот.

— Напомни мне, когда мы овладеем этой крепостью, что Франциско должен первым из рыцарей войти в гарем.

Рамон продолжал говорить, подшучивая над разными рыцарями, высмеивая изысканный гардероб барона Берньера:

— Странно, что он не надел свои золотые эполеты, готовясь к битве. В трапезной в Акре они были ему весьма к лицу. Ты согласен, Андре?

Он говорил о чем угодно, только не о предстоящем сражении. Слова Рамона, конечно, не прогнали страх. Ужас продолжал сковывать мое сердце, стоило мне подумать о том, что придется бежать вниз по трапу на крепостные валы. Однако жуткие минуты ожидания уже не казались такими долгими благодаря славной доблести Рамона, небрежному, бесстрашному тону его голоса.

Некоторые рыцари-ветераны, возможно, были столь же храбры, как Рамон, но они ревностно охраняли источник своей отваги, словно раскрыв его и поделившись с остальными, потеряли бы силу. Рамон же щедро предлагал свою храбрость, словно глубокую чашу, из которой все могли напиться.

Когда осадное сооружение заполнилось, пешие госпитальеры покатили башню вперед под все усиливавшимся огнем сарацинских защитников замка. Боковые деревянные щиты, утром приколоченные к сторонам осадного сооружения, трепетали словно крылья. Они защищали тех, кто был на земле, однако сарацинам время от времени удавалось подстрелить кативших нас воинов. Мы слышали стоны, вырывавшиеся из-за колоссального напряжения, слышали скорбные крики раненых и отчаянные призывы о подкреплении, по мере того как потери росли. Шум битвы иногда заглушал голос Рамона, но магистр продолжал говорить.

Башня двигалась мучительно медленно. Иногда она вовсе останавливалась. Я потерял счет времени и не знал, сколько мы провели в темном помещении — мгновения или дни? Я не имел ни малейшего представления, далеко ли еще до замка, насколько далеко мы продвинулись вглубь сражения. Мы то и дело слышали, как стрелы ударяют в башню, расщепляя дерево; иногда видели наконечник стрелы, высовывающийся из стены. Из-за горящих стрел внутри башни стало почти невыносимо жарко. Мы задыхались, жгучий пот стекал мне в глаза, но шлем сидел очень плотно, и я не осмеливался снять его, чтобы избавиться от болезненного жжения. В горле у меня пересохло.

Если бы конструкция загорелась, мы оказались бы в ловушке, и башня стала бы внушительным погребальным костром для рыцарей ордена Калатравы. Я размышлял, как сообщили бы в таком случае о нашей смерти в Испании. Не могли же там сказать, что мы погибли, так и не вступив в бой, — после всех тренировок, после того, как король Хайме лично потребовал нашего присутствия в Леванте… И после всего этого ни один неверный не погиб от меча рыцаря Калатравы? Нет, для нас бы выдумали более славный конец.

А как мои родители отнеслись бы к такому сообщению? Мою мать известие о моей смерти наверняка бы убило. Один сын погиб в воде, другой — в огне. Два мученика в семье. Мой отец отправился бы в еще более длительные и далекие странствия, переезжая с одного рыцарского турнира на другой. Но ему все равно не удалось бы убежать от страшной правды, что семя его уничтожено.

К счастью, огонь не проник внутрь башни. Вымоченные в уксусе шкуры, покрывавшие ее стены, и впрямь оказались эффективной защитой от горящих стрел. Однако сомневаюсь, что в аду было жарче, чем в нашем убежище.

Тихие слова одного из товарищей привлекли мое внимание. Я узнал голос — Энрике Санчес, юный любовник Эсмеральды, затянул погребальную молитву:

— Господь — Пастырь мой; я ни в чем не буду нуждаться[10].

Энрике не дошел еще и до второго стиха, как большинство из стоявших поблизости рыцарей присоединились к нему. Хотя я не пел вместе с остальными, мне стало немного легче при звуке знакомых слов, которые звучали так размеренно и спокойно:

— Он покоит меня на злачных пажитях и водит меня к водам тихим…

Иногда под тихими водами скрывается целая буря. Я вспомнил о том, как Изабель барахталась подо льдом, вспомнил ее серые глаза, гладкую кожу рук, ее серебристые слезы. Ее шелковый платок лежал у меня на груди, пропитанный моим потом. А скоро, возможно, он пропитается и моей кровью. Интересно, что она сейчас делает? Упражняется в стрельбе из лука, болтает с крепостными?

— Ты приготовил предо мною трапезу в виду врагов моих…

Моих врагов — тех безвестных воинов, что ожидали меня на стенах. Рассудок может помутиться от страха приближающегося испытания, от терзающего предчувствия близкой смерти. Темнота внутри башни для многих моих товарищей должна была стать тенью стремительно надвигающейся гибели.

Рыцари с нижних этажей тоже присоединились к панихиде — погребальной молитве Энрике. То была песнь звезд, которым вскоре предстояло угаснуть навсегда. Башня ритмично раскачивалась под градом вражеских стрел под звуки этого пения.

Я слышал, как Рамон, стоя рядом со мной, нервно поправляет доспехи. Думаю, ему было не по себе от такой мрачной, безысходной молитвы. Наверное, он считал, что она может настроить нас на неверный лад, несовместимый с твердостью духа — а твердость духа была необходима для быстрого жесткого штурма.

Однако Рамон не пытался остановить пение — думаю, ему и не удалось бы этого сделать. Вместо этого он начал петь сам. Его самоуверенный и твердый голос заглушил меланхоличный голос Энрике, словно бросая ему вызов, и постепенно Рамон сумел превратить горестную мелодию в боевую песнь. Молитва стала обращением к Господу, но молились мы не за собственные души, а за души неверных, которым вскоре суждено было погибнуть от наших мечей.