Книга Марш - Эдгар Доктороу

Холод стоял в то утро кошмарный, но с мистера Калпа пот катил градом. И волосы все мокрые были, и по шее текло. Рубашка, промокшая хоть выжимай, прилипла к телу. Кальвину вид мистера Калпа сразу не понравился. Его губы приобрели лиловатый оттенок, он хрипел и задыхался. Кальвин сказал солдату, что мистеру Калпу надо бы отдохнуть, он уже не молодой человек, но солдат наставил револьвер и говорит: Я не собираюсь торчать здесь целый день. И стал опасливо озираться, хотя вокруг никого видно не было, а если бы кто и был, кто стал бы соваться? После того как по городу прокатилась армия Шермана, в том, что люди роют могилу, ничего необычного не было.

Как Кальвин и опасался, мистер Калп не выдержал. Еще и унижение вдобавок, а может, он в тот день уже и был нездоров, но, когда яма достигла глубины четырех футов, лицо у него сделалось каким-то странным, он схватился за грудь и закружился вокруг лопаты, будто хочет поудобнее улечься в яме, которую копал. Ну и все, и упал. Кальвин подскочил к нему, приподнял ему голову. Калп ткнул пальцем вверх, как будто приказывает сфотографировать небо, глаза у него дико выпучились, стал хватать ртом воздух, пытался что-то сказать… Но тут выгнул спину, весь напрягся, вроде как захрапел и прямо там, в холодной, сырой могиле, у Кальвина на руках помер.

А чокнутый солдат только в затылке почесал. И говорит Кальвину: Давай-ка мне его штаны. Ага, подтяжки тоже. Да не, не так! Вперед ты это — башмаки с него сними! Уложив мистера Калпа в кальсонах в яму, которую тот сам и вырыл, Кальвин вылез, слегка присыпал его труп землей и ничего не сказал, просто встал и постоял молча. А потом они вдвоем с солдатом подняли мертвеца в чужом мундире и положили его в могилу поверх мистера Калпа.

Прости, что заставляю тебя лежать в такой тесноте, Уилл, — сказал солдат. — Но, учитывая военное время… Короче, придется тебе с этим смириться.

Ах, душа моя просится в рай!

И-эх, душа моя просится в рай!

Тернистой тропой

Пойду за Тобой

На смерть за наш солнечный край.

Много о чем Кальвин Харпер передумал, пока ехали через развалины Колумбии. Пока то тут, то там останавливались и делали фотоснимки. Не меньше вооруженного придурка Арли, сидевшего с ним рядом в пальто и шляпе мистера Калпа, хотел он догнать федеральные войска. Уж он найдет способ сообщить военным, что с ним тут опасный псих. А там, глядишь, военно-полевой суд, может, еще разберется в обстоятельствах смерти мистера Калпа.

При этом он чувствовал, что не должен покидать руины Колумбии, пока не сделает столько негативов, сколько позволяет взятый с собой запас химикатов. И не только потому, что снимки для фотографа — хлеб насущный. Мы уйдем, и в истории останутся только те свидетельства произошедшей с городом катастрофы, которые удалось заснять. Время бежит быстро, — частенько напоминал ему мистер Калп. — Оглянуться не успеваешь, как все меняется, так что фото — единственное, что остается от нашего прошлого. Уже тогда, через два дня после пожара, еще и дым толком не рассеялся, а по развалинам вовсю расхаживали люди, ковырялись палками в пепле, пытаясь спасти что можно, складывали находки на ручные тележки или в заплечные мешки и уходили — началась другая жизнь, пошли совсем другие дела! Так бывает, когда после урагана все вылезают из убежищ, чтобы оценить ущерб и прикинуть, что можно поправить.

В Колумбии не осталось ни лошадей, ни мулов, армия забрала себе все, что у людей было, и во взглядах, которыми окидывали повозку Кальвина, явно читалось, что, не будь рядом с ним на козлах белого мужчины, давно бы уже их мула по кличке Берт реквизировали без зазрения совести. А уведут Берта — кто потащит телегу? Прости-прощай тогда искусство фотографии, прости-прощай история и вечность! Но в первую очередь они не потерпят, чтобы по городу слонялся с фотографическим своим снарядом какой-то черномазый и что-то там снимал. В обстановке, когда люди изначально раздражены и невеселы, его бы давно скрутили в бараний рог, если бы не иллюзия, будто он, Кальвин, всего лишь прислуживает белому, который и есть во всем ихнем деле главный воротила. В общем, чувствуя со всех сторон опасность, Кальвин так же нуждался в этом психе, как и псих в Кальвине, хотя за каким таким безумным хреном Кальвин нужен психу — это еще поди пойми.

К тому же не так-то просто было Кальвину должным образом производить съемку, когда за спиной все время маячит олух, не способный ни на что, кроме как в конце концов обозлиться и полезть в бутылку. Кто знает, что будет тогда? Но Кальвин решил не бояться; дышать полной грудью и черпать силы в самой ситуации. Будто бы слуга, а на деле именно он, Кальвин Харпер, — хозяин положения. А псих в одежде мистера Калпа — боже мой, да он помогать по мелочам и то не способен!

Сперва найти еду было сложно, но с двух часов пополудни из дальней, не разграбленной армейскими фуражирами глубинки штата потянулись подводы с рисом, патокой, солониной, поэтому, оставив Кальвина ждать на улице, Арли, в кармане которого бренчали федеральные доллары Калпа, встал в очередь на базаре, стихийно возникшем на месте тренировочного плаца, утоптанного до каменной твердости и черного от кострищ, напоминающих об армейской стоянке. Но в этом районе города разрушений было все-таки поменьше. Голые деревья здесь были просто зимними деревьями, а не обгорелыми головнями. За исключением нескольких стариков очередь состояла в основном из женщин, заранее пожиравших глазами товар в надежде, что, когда подойдет их черед, от него еще что-то останется. Арли, как положено джентльмену, безропотно терпел тычки локтями, хотя про себя костерил компатриоток почем зря, потому что в массе они совершенно не выказывали благородства, свойственного их мужьям, которые ушли за них воевать.

Воздух так до вечера и не прогрелся, хотя солнце светило вовсю. Очень хотелось съесть что-нибудь посущественнее сушеного сладкого картофеля, который только и оставался у них в фургоне. Будь он в военной форме, можно было бы идти прямо к прилавку и брать, что хочешь, не обременяя себя платой. Скорей бы загрузиться провизией, и в дорогу! Срочность проистекала оттого, что план в его голове созрел, и Всевышний требовал, не мешкая, воплотить его. Господи, слава ждет нас! — подумал он и потрогал карман с фотографией Уилла.

Меж тем не прекращал поглядывать на дам и в глубине души вынашивал томную думу о том, как бы так исхитриться, чтобы оприходовать какую-нибудь из них в смысле постели, но каждую кандидатуру в конце концов с сожалением отвергал, все более досадуя на то, что женщины как на подбор страшны, замученны и неаппетитны — лица опухли от слез, а у некоторых еще и сопливые чада: хнычут, цепляются и тянут за юбки. Но он продолжал улыбаться, бросая взгляды то туда, то сюда по мере продвижения очереди, всех изучил — и впереди, и позади тоже: может, вон ту? — там есть за что хоть подержаться, да и кудряшки золотистые совсем как у той… как ее? — Руби, — ну, которая была в Саванне…

Тут-то, разглядывая дам, он и заметил Эмили Томпсон. Ха! Уилл! — пробормотал он. Гляди-ка! Не твоя ли это сердобольная санитарка Томпсон? Или у меня ум за разум заходит?

Если это и впрямь была она, то уже не в синей форме федералов — обычная дама в черном, без пальто и шляпы и с причесанными на прямой пробор волосами, туго стянутыми узлом на затылке. Она шла прямиком к нему, а за собой тянула на веревке детскую игрушечную тележку; тянула с трудом, потому что в тележке было довольно много продовольствия: мешок или два муки, неощипанные тушки битой птицы и какие-то соленья в горшках. Когда он увидел, что ей помогают два маленьких мальчугана, подпихивая тележку вытянутыми руками, подумал: нет, это не может быть санитарка Томпсон. Но чтобы точно не попасть впросак, он глубже натянул на голову шляпу (а то, не дай бог, еще узнает по рыжим лохмам) и поднял ворот пальто, спрятав в него щетину на подбородке.