Книга Капитан гренадерской роты - Всеволод Соловьев

Потом Шетарди требовал, чтобы шведы издали прокламацию, в которой бы объявили, «что восстали для поддержки прав потомства Петра I».

И вся эта внутренняя жизнь двора Елизаветы оставалась тайною для правительства. Шпионы доносили о том, что Шетарди ездит к цесаревне, но большего донести они не могли.

Правительница и Остерман с принцем Антоном продолжали очень подозрительно смотреть на Елизавету, придумывали новые комбинации, чтобы от нее избавиться, но покуда ничего не могли придумать. К тому же Остерман весь был поглощен внутренними и внешними делами, мыслями о том, как бы самому прочнее утвердиться и успешнее, подготовить дело принца Антона, которому теперь помешала война, объявленная Швецией.

А правительнице легко было забывать о цесаревне: она была опять здорова и думала только об удовольствиях и о Линаре.

Во дворце шли праздники за праздниками и на этих праздниках Линар являлся звездой первой величины. Теперь он уже был Андреевским кавалером, ему делался подарок за подарком; о его предстоящем браке с Юлианою Менгден было всем объявлено.

У всех голова кружилась; все запутывались в массе, разнородных, со всех сторон приходящих, известий; все думали о себе, о собственных выгодах, — и среди этого всеобщего хаоса цесаревна начинала чувствовать себя более безопасной и свободной. Она появлялась на всех придворных балах и праздниках, и внимательный наблюдатель должен был поразиться переменой, происшедшей с нею. Совсем иначе и глядела она, и говорила: прежней робости, осторожности и следа не осталось.

Но такого наблюдателя не было. Остерман не появлялся на празднества, волей-неволей продолжая разыгрывать роль недвижимого больного, и ни разу даже не пришла ему добрая мысль в голову: хоть на носилках появиться на бале и взглянуть на цесаревну. Если бы он взглянул на нее теперь, то может быть увидел бы яснее, как нужно ему поступать и о чем думать. Но, видно, и для оракула пробил час. Он продолжал работать так же неустанно, как и прежде, голова его так же трудилась над измышлениями всевозможных хитросплетений, но результаты этой работы были далеко не прежними.

Особенно один бал во дворце оказался очень удачным: только что получилось известие о том, что войска готовы идти на шведов и находятся в самом лучшем состоянии и настроении духа.

Правительница появилась, сверх своего обыкновения, роскошно, изысканно наряженною, протанцевала с Линаром, ласково поздоровалась с цесаревной. Елизавета была нарядна и сияла красотою.

Она тоже танцевала с увлечением и уже не чувствовала себя окруженною врагами. Эти враги казались ей теперь крошечными и вполне безопасными, возбуждали ее природную насмешливость.

Вот она заметила в числе гостей маркиза де-ла-Шетарди и подошла к нему.

— Смотрите, маркиз, — сказала она, — как все радуются, как довольны: они так уверены в победе над шведами. А вы, разделяете ли вы эту общую уверенность?

Маркиз пожал плечами.

— Да, — сказал он, — действительно, теперь здесь много интересного для наблюдений. Мы с удовольствием будем вспоминать этот вечер.

Недалеко от них стоял принц Вольфенбюттельский и мог слышать их разговор, но Елизавета ничуть этим не смутилась. Напротив, она прямо указала на него Шетарди и заметила:

— А этот мой новый жених как вам нравится? У меня был бы слишком дурной вкус, если бы я согласилась на это милое предложение. Право, эти люди думают, что у других нет глаз, когда сочиняют такие прекрасные проекты, а, ведь, сами-то как слепы! Правительница говорила мне недавно самым шутливым и наивным тоном, что наверное скоро будут думать, что граф Линар и фрейлина Менгден сделаются новыми герцогом и герцогиней Курляндскими. Как вам нравится эта наивность, маркиз?

Шетарди улыбнулся.

— Да, она шутит со мною и любезничает, — продолжала Елизавета, — но, между тем, это не мешает ей оскорблять меня. — А господин Линар так ко мне относится, что я скоро, кажется, потеряю всякое терпение. Представьте, на дня был здесь обед по случаю дня рождения императора, принц Антон и этот вот неудавшийся его братец были посажены за стол обер-гофмаршалом, а меня посадил простой гофмаршал!

— Из этого я заключаю только одно, ваше высочество, — проговорил Шетарди — что вам нужно торопить день торжества вашего.

— Теперь вы, кажется, на меня не можете пожаловаться, — перебила его Елизавета, — теперь я не теряю времени. Посмотрим, что скажут первые военные действия, а здешнее мое дело идет хорошо: моя партия с каждым днем увеличивается и — знаете, кого я уже могу считать в числе своих горячих приверженцев? Всех князей Трубецких и принца гессен-гамбурского, а это чего-нибудь да стоит! К тому же и в Ливонии, как мне передали верные люди, все недовольны, и Бог даст наше предприятие окончится счастливо.

— Желаю этого от всей души моей, — прошептал Шетарди, — и очень рад, что могу сегодня сообщить хорошие вести во Францию.

Елизавета отошла от маркиза и по ее прекрасному лицу скользнула улыбка.

"А ведь, и ты смешон! — подумала она. — Что тебе ни скажи, хотя вздор какой угодно, все сейчас же и отпишешь, да и со всевозможными прибавлениями! А еще нас, женщин, считают сплетницами. Никогда мы не сумеем так насплетничать, как умеют эти господа дипломаты!.."

IX

Бал завершен роскошным ужином. Звуки музыки стихли; приглашенные разъехались.

Сначала потухли огни в большой зале, а затем, мало-помалу, и все остальные комнаты стали погружаться в темноту. Всюду тихо, только порою слышатся шаги дежурных офицеров и караульных.

Юлиана, проводив Анну Леопольдовну в спальню и нежно простясь с нею, прошла в свои комнаты.

— Мне ничего не нужно, оставьте меня! — сказала она дожидавшимся ее дежурным камеристкам, и когда они вышли, молча поклонившись ей, заперла двери на ключ и несколько минут стояла посреди комнаты.

Комната эта была обширная, богато убранная, ничем почти не уступавшая будуару правительницы.

Между двумя окнами, на которых висели, спущенные теперь тяжелые бархатные занавеси, помещалось большое венецианское зеркало, в котором Юлиана видела себя во весь рост. Немного наискосок этого зеркала стоял туалетный стол и на нем были зажжены восковые свечи в канделябрах.

Юлиана подошла к туалету, присела на парчевую табуретку, расстегнула лиф платья и задумалась.

Вся ее фигура была ярко освещена свечами.

Немного уставшее, красивое лицо отражалось в туалетном зеркале. Она повернула голову налево и снова встретилась со своим отражением.

Прошло еще несколько мгновений; она встала, привычным, ловким движением сняла с себя платье и осталась у самого зеркала, невольно любуясь собою. Действительно, она хороша: высокая, стройная; что за чудные плечи! Что за руки! На шее несколько ниток жемчугов, перепутанных с алмазами; в волосах алмазы; огромные серьги изумрудные.

Она стала одно за другим снимать эти украшения и класть их в шкатулку, стоявшую на туалете. Шкатулка дорогая, вывезенная из чужих краев и поднесенная ей недавно Линаром. Вся она полна драгоценностей, их щедро надарила своему другу Анна Леопольдовна. Есть тут и другие подарки, подарки людей, которым Юлиана сослужила какую-нибудь большую службу, за которых заступилась перед правительницей, которым устроила выгодные дела, блестящие назначения.