Книга Зверь с той стороны - Александр Сивинских

Разбудил меня звук. Противный монотонный скрип с примесью дребезжания, доносящийся с лестничной площадки. Словно мокрой резиной возили по листу тонкого пластика. Я повернулся на бок, накрылся одеялом с головой. Чувствовалось, что вчерашние физические упражнения не прошли бесследно: грудные мышцы, забитые продуктами метаболического распада, заметно побаливали. Как и трицепсы.

Скрип всё продолжался. Одеяло с ролью хоть сколько-нибудь приличной звукоизоляции не справлялось совершенно. Поняв, что мой сон такого скрипа абсолютно не выносит, отчего покинул меня окончательно, я сыграл побудку. Наскоро хлебнул домашнего молочка, сунул в зубы шанежку и выглянул в коридор.

Напахнуло бензином. Приземистая немолодая тётя в рабочем халате усердно тёрла лифтовую дверь. Рядом с тётей стояло ведро, из которого торчали веник и совок, а также пивная бутылка, заткнутая тряпицей. Тётя, судя по тяжести движений, устала. Она меланхолично ругалась сквозь зубы, но трудов не прерывала. Я подошёл ближе.

На двери горел глянцем самоклеящейся плёнки большеформатный плакат, изображающий широко расставленные ярко-синие глаза на фоне пасмурного неба. Нахмуренные брови вразлёт, намек на жёсткое переносье, вместо остального лица — тень. Там, где должен быть рот, сквозь облачность пробивается солнечный луч. Полыхающие огнём буквы поверху: "ВОЗЛЮБЛЕННЫЕ ДЕТИ МОИ! Я ИДУ ДАТЬ ВАМ ВОЛЮ И ПОРЯДОК!"

Эва! Почти как у классика, с иронией подумал я. Только вот неувязочка: воля-волюшка, вольница-воля — чисто русское изобретение покруче космополитической анархии, остальному миру вовсе неизвестное (у бедняг имеется лишь припахивающая рабским послушанием "осознанная необходимость", иначе — свобода), с порядком имеет самые натянутые отношения. Известно всякому.

— Здравствуйте, — сказал я. — Это что ж, реклама нового кино?

Тётя обернулась.

— Здрасте. Не, какое кино. Диаволы хулиганят. Поналяпали ночью на всех этажах. Скоблю вот. А вы чего, не видали таких картинок? Весь же город заклеен. Они теперь в силе, диаволы. Вчера даже по телевизору выступали. На губернской программе. Не видели? Дак сегодня повторение будет. Днём, в час. Посмотрите, интересная передача. — Она намочила тряпку бензином из бутылки, снова принялась тереть. Поддавалось плохо.

— Растворителем не пробовали?

— Да у меня нету. И вдруг ещё пятно останется. Дверь-то… из пластика она. Разъест растворителем.

— Пусть останется, — сказал я. — Ерунда какая. Дыры же не будет. Подумаешь, немного помутнеет. Зато дьявола победим. Я сейчас принесу, вместе и попробуем.

С растворителем дело пошло веселей. В жутких корчах, ёжась и коробясь, плакат отдал концы, а следом и середину. Остался лишь малозаметный матовый след.

— Забирайте весь, — предложил я уборщице растворитель. — Задайте им перцу, рогатым.

— Спасибо, — сказала она. — Если всё не издержу, остатки верну.

— Не стоит, у меня ещё есть пузырь невскрытый. А вам пригодится.

— Спасибо, — поблагодарила она ещё раз.

На двери редакции висело объявление, нацарапанное небрежной рукой: "Журнал временно закрыт". Замок был опломбирован бумажной полоской с целым рядом круглых двуглавых оттисков милицейской печати и чьей-то небрежной росписью.

— Ага, — сказал себе я. — Понятно.

Ничего, однако, понятно мне не было.

Пройдясь по соседним этажам, офисам и кабинетам, я выяснил, что и никому-то ничего толком не известно. Все вышли на работу сегодня, после праздников, а у «Голоса» опечатано. Нет, никакого шуму. Нет, никто из редакционных пока не заходил. Сами голову ломаем.

Озабоченный вовсе не хорошо, я спешно отправился к Милочке домой. Знай я, где живёт Игорь Игоревич, поехал бы, понятно, к нему. Но личный таракановский быт меня никогда не интересовал, почему и оказался его адрес в самый нужный момент скрыт раздражающей тайной.

Между прочим, редакционный «УАЗ» пребывал на обычном месте платной стоянки. Хм!

…Внутренне я почему-то был готов, что первым увижу именно Фердинанда Великолепного, вовсе не Милочку, и не ошибся. Правда, вместо ожидаемого мной тельника и тренировочных штанов на полковнике были джинсы и ковбойка. Разглядывал я его с интересом, стараясь отыскать Милочкины черты, но не находил. Разрез и цвет глаз, пожалуй что… А в остальном — всё не то. Короткие, очень густые и жёсткие, чуть вьющиеся чёрные волосы с редкими проблесками седины. Усы, напротив, почти целиком серебристые. Лоб, нос, челюсти, губы — ух, римлянин! Впрочем, спохватился я, патриции времени расцвета Рима, кажется, усов не носили. Да и Юпитер с ними. Как бы то ни было, лицо Фердинанда отличалось фактурой, как говорят творческие люди. То есть запоминалось сразу: твёрдое, но интеллигентное — и, простите за предвзятость, никак не десантника. Военврача, к примеру, или преподавателя военной академии. Серьёзный мужичина.

Фердинанд нахмурился, подвигал челюстью, и по площадке негромко, но мощно раскатился богатый инфразвуком идеально командный голос:

— Вы ошиблись дверью. Я вас не знаю.

Коротко и ясно: по-армейски. Раз он не знает, значит, не знает никто во всей семье. Единоначалие. Агрессивный патриархат.

Н-да, поспешил я интеллигентность ему приписывать.

Возле полковничьей ноги просунулась выразительная морда кавказца. Который меня тоже не знал. И знать не желал — приподнял на сантиметр губу, показал зубки. Хорошие зубки, крепкие. Волков рвать.

— Мне бы хотелось увидеть Ми… Людмилу, — невозмутимо сказал я, подмигнув Абреку. Безумец Тотошка супругов Штерн усыплён, значит, не осталось в целом свете такой собаки, которая могла бы меня напугать. — Скажите, с ней всё в порядке? Я только что из редакции. Помещение почему-то опечатано.

Фердинанд нахмурился сильнее и сказал с нажимом:

— Не думаю, что дочь хочет вас видеть. В особенности, если вы из редакции. Считайте, она уволилась. Прощайте.

— Вы меня не так поняли, господин полковник. — Я придержал закрывающуюся дверь. Абрек обнажил клыки уже полностью, Фердинанд нахмурился вовсе грозно. — Я… как бы это выразиться? — не журналист. Внештатный корреспондент-любитель. Только вчера вернулся из дальней, длительной поездки, а тут… Судьба журнала, если говорить напрямик, меня мало волнует. Что с Милой, она здорова? Что вообще произошло? Если она здесь, мне необходимо её увидеть. Я Филипп, — выложил я свой единственный козырь. Да и козырь ли?

— А, вон ты кто… — Лоб Фердинанда маленько разгладился. Полковник даже сложил губы в подобие улыбки. — Филипп, значит. Кавалер. Тебя-то она, может, и хотела бы увидеть. Вот только вряд ли захочет, чтобы ты увидел её.

— Вы меня не томите, пожалуйста, — сказал я предельно сдержанно. — И так нервишки балуют от нежданных здешних фокусов. Мила мне не безразлична, знаете ли. Давайте так: пусть она сама решит, стоит ей со мной встречаться или нет. Хорошо?