Книга Свадьба палочек - Джонатан Кэрролл

— Кровь их останавливает. Я… я просто вдруг поняла, что кровь должна их остановить.

— Да-а, ничего не скажешь. Но что теперь? Что теперь, черт побери?

Не дождавшись моего ответа, он вышел из кухни. Я стояла и слушала — он проделал в точности то же, что и я: подошел к входной двери и попытался ее открыть. Я слышала его шаги, грохотание двери, ругательства, когда она не пожелала открываться.

Вновь послышался звук шагов, но вместо того, чтобы вернуться в кухню, Маккейб стал подниматься наверх. Он что-то говорил, но слов я не разобрала. Я разглядывала обломки, лежащие на кухонном полу, и часть моего разума решила, что это забавно. Автомобильное кладбище Миранды. Приходите ко мне на кухню, здесь вы сможете отыскать бампер для своего «БМВ». А я угощу вас ленчем. Когда мир, минуту назад еще совершенно нормальный, сходит с ума, какая-то ваша часть перестает бояться.

Если Хью еще вчера был на заднем дворе, может, он и теперь где-то поблизости? Терять мне было нечего.

— Хью! Ты здесь? Молчание.

— Хью? Ты меня слышишь?

Дверь кухни распахнулась. Но это был Маккейб.

— Пошли со мной. Быстрее!

Я побрела за ним к выходу из кухни и дальше по лестнице.

— Вы кукол любите?

Вопрос показался мне настолько абсурдным, что я остановилась на ступенях.

— Что?

— Вы любите кукол? Я спросил, вы их любите? — В голосе его было такое нетерпение, как будто все зависело от моего ответа.

— Кукол? Нет. А в чем дело? Он недоверчиво прищурился.

— Правда? Что ж, тем хуже. Потому что они в той же комнате, что и тогда. Так что я думаю, здесь опять происходит та же чертовщина! Только теперь Франсес нету, чтоб нас спасти.

— Да о чем это вы, Маккейб?

— Сами увидите.

И вдруг меня осенило.

— Прежде я их любила. В детстве. Я их собирала. Мы поднялись на второй этаж, прошли по коридору к нашей с Хью спальне, и Фрэнни толчком распахнул дверь.

— Кто-то их здорово любит — кукол.

Для спальни в Крейнс-Вью мы купили новую кровать. В этой комнате должна была находиться только эта кровать и небольшой кожаный диван, который служил мне много лет. Ничего больше.

Теперь наша спальня была полна кукол. Куклы на кровати, на кушетке, на полу. Они были прикреплены к стенам, потолку, сидели на подоконнике. Они заслоняли свет, и в комнате царили сумерки. Сотни, может, даже тысяча кукол. Большие и маленькие, с продолговатыми, круглыми, плоскими лицами; с грудью и без; в джинсах, в платьях с облегающим лифом и широкой юбкой в сборку, в вечерних туалетах, в клоунских костюмах…

И у всех одно лицо — мое.

— Оставьте меня здесь одну, Фрэнни.

— Что? Да вы, никак, спятили?

— Они этого хотят. Хотят, чтобы я осталась здесь одна. Он бросил на меня внимательный взгляд, но не сказал ни слова.

— То же самое случилось здесь и с Франсес, правда? В этой комнате. То же самое. Это были куклы?

Он опустил глаза.

— Нет. Люди. Люди, которых она, по ее словам, знала с очень давних пор.

Я хотела что-то сказать ему, но тут раздался первый из голосов. Голос ребенка. К нему присоединился другой, потом третий, и вскоре на нас обрушилась оглушающая какофония голосов, которые одновременно говорили каждый свое. Мы стояли в дверном проеме и слушали, и через некоторое время я стала различать некоторые фразы.

— Ну почему мы все время ходим к тете Мими? От нее пахнет.

— Но ты обещал купить мне собаку.

— Папа, а звезды холодные или горячие?

Голоса не умолкали. Одни звучали теперь вполне четко и разборчиво, другие терялись в круговерти криков, всхлипов, шепотков. Но поняла достаточно. Все, что здесь говорилось, все эти слова и фразы были моими, я произносила их моим голосом, который менялся, пока я росла и взрослела. Первым я вспомнила вопрос о звездах. Я его сразу же узнала, потому что он понравился моему отцу, по профессии астроному, и он часто его повторял, когда я была маленькой.

От моей тети Мими действительно попахивало. Я терпеть не могла к ней ходить.

Родители наконец сдались и купили мне собаку, которую через три недели украли. Мне тогда было девять.

Останься я в спальне достаточно долго, думаю, там были бы повторены все слова, какие я сказала за мою жизнь. Не сама жизнь представала перед моим мысленным взором, а сказанные мною когда-то слова опять звучали в моих ушах. Некоторые из них пробуждали воспоминания, а большинство являли собой просто словесный понос в двенадцать тысяч моих земных дней. Я где-то читала, что за жизнь человек произносит в среднем миллиард слов. Здесь в спальне все мои слова звучали разом.

— Уйдите отсюда. Ждите меня внизу.

— Миранда…

— Пожалуйста, Фрэнни. Идите. Поколебавшись, он взялся за дверную ручку.

— Я буду рядом, в коридоре. Совсем рядом, на случай, если понадоблюсь.

— Да. Спасибо.

Стоило ему закрыть за собой дверь, как в комнате наступила тишина.

— Миранда, я хочу попросить тебя об одном одолжении.

Тут только что царил такой шум, так много громких голосов перекрывались еще секунду назад, что этот, с его простым вопросом, так неожиданно прозвучавшим в наступившей тишине, подействовал на меня обескураживающе. Потому что это был мужской голос и очень мне знакомый.

— Конечно. Хочешь, чтоб я почесала тебе спинку?

— Нет. Сходи со мной в магазин.

— Прямо сейчас? Пес, ведь ты знаешь, что мне через несколько часов надо быть в аэропорту, а до этого — переделать еще кучу дел.

— Но это важно, Миранда. Для меня это очень важно.

Я стояла спиной к двери, а повернувшись, увидела позади себя совершенно другую комнату: номер в отеле в Санта-Монике, Калифорния. На кровати сидел Дуг Ауэрбах. По телевизору шло какое-то шоу. Дуг смотрел, как я выхожу из ванной с головой, обернутой белым махровым полотенцем.

Это был тот день, когда мы вместе ходили в магазин, потому что он давно об этом мечтал. День моего возвращения в Нью-Йорк, когда по дороге в аэропорт я увидела из окна такси женщину в инвалидной коляске у края шоссе.

Я стояла в углу комнаты и оттуда наблюдала за течением частички моей жизни. Повторным течением. Только на сей раз в комнате было две меня: одна я жила в том отрезке времени, другая наблюдала.

— Что такое с картинкой? — сказал Джеймс Стилман, выходя из ванной. Дуг Ауэрбах и Миранда продолжали разговор. Они никак не отреагировали на его появление. — Где пульт? — Джеймс самодовольно ухмыльнулся, и этот его взгляд, вот это самое выражение его лица, которое я так хорошо запомнила, и пугало меня сейчас, как и все остальное.