Книга Японский городовой - Юрий Бурносов

— Странный старик, ты не находишь?

— Какой старик? — в недоумении спросил Коленька. — Я не видел никакого старика.

— Как же?! Он отвел меня в сторонку, мы беседовали, пока ты изучал насекомое.

— Вы стояли там один, дядя Коля. Стояли и что-то тихонько говорили, я подумал, может, стихотворение сочиняете, не стал мешать… Дядя Коля, может быть, нам все же поискать врача?!

Коленька был встревожен.

— Нет, не нужно. Все в порядке, Коленька. Все в полном порядке, — сказал Гумилев.

* * *

11 августа измученная экспедиция дошла в долину Дера, а 20 сентября вернулась домой.

Еще перед отъездом Гумилев сообщал жене из Одессы: «Целуй от меня Львеца (забавно, я первый раз пишу его имя) и учи его говорить «папа». Пиши мне до 1 июня в Дире-Дауа (Dire-Daoua, Abyssinie, Afrique), до 15 июня в Джибути, до 15 июля в Порт-Саид, потом в Одессу».

Но за полгода Анна Ахматова не написала мужу в Африку ни одного письма.

ГЛАВА ДЕСЯТАЯ Вместо эпилога

Если дела европейских наций будут с 1912 по 1950 год идти так же, как они шли с 1900 по 1912, Россия к середине текущего века будет господствовать над Европой как в политическом, так и в экономическом и финансовом отношении.

Эдмон Тэри, редактор Economist Europeen, 1913 год

Возле вокзала прямо на тротуаре сидел нищий. Протянув длинные ноги в опорках, он гнусаво, но с большим чувством пел грустную песню:

Вот киевский поезд к вокзалу пришел,

И светит ён там хвонарями.

Калека пустую подножку нашел,

Забралси туды с костылями.

Дерюнди-дерюнди,

Дерюнди-дерюнди,

Забралси туды с костылями.

Гумилев остановился, прислушиваясь к необычному припеву и ожидая узнать, чем же закончится печальная история калеки, собравшегося куда-то ехать на подножке поезда, но нищий неожиданно завершил свою песнь и принялся есть. Из котомки он извлек краюху хлеба и луковицу, от которых принялся откусывать по очереди, даже не очистив при том лук. Покачав головой, Гумилев зашагал в сторону моста и неожиданно наткнулся на прохожего.

— Прошу прощения, — поспешил сказать Гумилев и поднял глаза. Перед ним был человек восточного типа, может, японец или китаец, а может, туркменец — лет сорока с небольшим, в хорошо сидящем черном пальто с собачьим воротником и в котелке.

— Не беспокойтесь, я сам был невнимателен, — учтиво произнес человек без малейшего акцента.

Но Гумилев не слушал его. Он чувствовал необычное тепло, разливающееся от нагрудного кармана, в котором неизменно хранился маленький скорпион. Не ускользнуло от его взора и то, с какой быстротой человек сунул руку в карман своего пальто.

— Еще раз прошу меня извинить, — повторил Гумилев, глядя в глаза незнакомца. Узкие и холодные, они были разного цвета.

— Что вы, не стоит, — Цуда Сандзо на миг приподнял котелок, повернулся и пошел прочь. Он ощущал, как в кармане пальто словно шевелится металлический сверчок, горячий, будто уголек из очага. Такого Цуда не испытывал никогда и не понимал, что же происходит. Жаль, что нет рядом старика, который мог бы, наверное, все объяснить…

Но в одном Цуда был уверен: именно встреча с этим русским, у которого желтое измученное лицо, заставило сверчка встрепенуться.

А значит, они еще встретятся. Непременно.

Вот киевский поезд к вокзалу пришел,

И светит ён там хвонарями.

Калека пустую подножку нашел,

Забралси туды с костылями.

Дерюнди-дерюнди,

Дерюнди-дерюнди,

Забралси туды с костылями,

— снова заорал нищий, отобедав. Но Гумилев его уже не слушал, а Цуда свистнул извозчика и поехал снимать комнату. Он чувствовал, что в России назревает нечто особенное, и не мог не вернуться сюда вслед за Горьким, который прислушался к ленинскому совету. Пока все было, как и прежде, но Цуда ощущал ЭТО в воздухе, в людском движении, в дымках, поднимающихся над печными трубами, а главное — это чувствовал маленький металлический сверчок. А значит, все это было правдой.

Цуда смотрел на пролетающие мимо дома и улицы, думая, что любопытно было бы встретиться с русским императором. Любопытно — но не нужно. Усмирив восстание 1905 года, тот, верно, чувствовал себя сейчас весьма спокойно, и неразумно было бы нарушать это спокойствие. Пусть пребывает в неведении. А визит Цуда может оказаться ненужным толчком к действию…

За долгое время отсутствия в России Цуда продолжал изучать русского царя, которого едва не убил в свое время саблей. Он составил для себя вполне ясный портрет Николая Второго: глубоко несчастный государь, который никому не мог импонировать, и его личность не вызывала ни страха, ни почтения.

Царь был заурядным человеком со слишком противоречивым характером, страдавшим от двух недостатков, которые его — и в этом Цуда был уверен — скорее всего, и погубят: слишком слабая воля и непостоянство. Николай никому не верил и подозревал каждого. Цуда помнил слова Николая, пересказанные как-то Бадмаеву Распутиным, а Цуда — Бадмаевым: «Для меня существуют честные люди только до двух годов. Как только они достигают трехгодичного возраста, их родители уже радуются, что они умеют лгать. Все люди — лгуны».

Вследствие этого и царю никто не верил. Николай во время разговора казался очень внимательным и предупредительным, но никто не мог быть уверенным, что он сдержит свое слово. Очень часто случалось, что приближенные царя должны были заботиться о выполнении данного им слова, так как он сам об этом не заботился. Николай жил в убеждении, что все его обманывают, стараются перехитрить и никто не приходит к нему с правдой. Ему казалось, что его ненавидит даже собственная мать, и постоянная боязнь интриг и козней с ее стороны и со стороны ближайших родственников не оставляла его.

Привидение дворцового переворота постоянно носилось перед его глазами. Николай часто высказывал опасение, что его ожидает судьба сербского короля Александра, которого убили вместе с женой и трупы выбросили через окно на улицу. Видно было, что убийство сербского короля произвело на него особое впечатление и наполняло его душу содроганием за свою судьбу. К тому же ходили слухи, что в убийстве Александра — вполне, кстати, заслуженном — принимали участие некие русские!

Николай проявлял особый интерес к спиритизму и ко всему сверхъестественному: как только слышал о каком-нибудь предсказателе, спирите или гипнотизере, то в нем сейчас же возникало желание с ним познакомиться. Немало жуликов и сомнительных личностей, при других условиях и мечтать не смевших о том, чтобы их принимал русский император, сравнительно легко получали доступ во дворец.

Цуда не понимал, за что Россия наказана таким государем. Но он не собирался ничего ускорять, тем более старик уже давно не появлялся, а значит, все шло так, как и должно идти. К тому же Цуда помнил: попав под дождь, ты можешь извлечь из этого полезный урок. Если дождь начинается неожиданно, ты не хочешь намокнуть, и поэтому бежишь по улице к своему дому. Но, добежав до дома, ты замечаешь, что все равно промок. Если же ты с самого начала решишь не ускорять шаг, ты промокнешь, но зато не будешь суетиться. Так же нужно действовать в других схожих обстоятельствах.