Книга Час ночи - Аркадий Адамов

— Ничего, Денисов не вечен, — успокаивающе сказал Богословец. — Уберут, переведут. Уже такой разговор был.

— Мы тоже с тобой не вечны, между прочим, — вздохнул Михаил Прокофьевич. — Нашёл чем утешать. Думать надо, а не утешать. Ты его на рыбалку приглашал?

— Не поехал. Сказал, жена больна. А её, — Богословец хихикнул, — в городе видели, в общей очереди.

— Ай-ай-ай! — покачал головой Лесевицкий. — Вы видите, что делается? Нет, этот Денисов — чрезвычайно опасный человек.

— О чём и разговор, — согласился Михаил Прокофьевич. — Подумаешь, он Егудеева купил! Да его кто хочешь купит! — Он тяжело повернулся к Богословцу: — Твоя главная задача — Денисов. Найди ключ. Изучи. Нет такого человека, заруби себе на носу, к которому нельзя было бы подобрать ключ. Нет и не будет. И тут ничего не жалко.

— Подберём, Михаил Прокофьевич.

— Ну-ну. Поглядим. Теперь дальше. — Он хмуро посмотрел на Лесевицкого. — Ты тоже хорош. Опять в обком шастал?

— Так ведь по делу.

— Я тебе, да и всем что говорил, особенно тебе? Не мозольте глаза обкому. Подальше, подальше. Представительствую один я. Не вызывают? Сиди и молчи. А я сделаю так, чтобы не вызывали. Помни: самое опасное это место. И все тоже. — Он строго оглядел собравшихся.

Да, все были согласны, что обком — самое неприятное и самое опасное место. До сих пор ещё они помнили, с каким трудом прошлой осенью Михаил Прокофьевич погасил вспыхнувший было там скандал, когда всё тот же неугомонный Гвимар Оскарович предложил одному из секретарей поставить специально для обкома редкую по красоте партию шапок из нутрии, так что работника обкома узнавали бы с другого конца улицы.

— Не суйся в обком, Гвимар, — сердито предупредил Михаил Прокофьевич. — Мне и так настроение там не нравится с некоторых пор.

Михаил Прокофьевич давно уже с досадой начал убеждаться, что, чем больше для некоторых людей делаешь, тем порой не лучше тебе самому становится, а хуже. Неблагодарные какие-то люди пошли. Михаил Прокофьевич всё чаще замечал, как человек вместо благодарности вдруг начинает избегать даже глазами с ним встретиться. А уж об ответной услуге и не думай: то юлит, то ищет повод для отказа.

Как ни странно, но лучше всего относились к нему те люди в различных инстанциях, которым он никогда и ничего не делал и не устраивал; как-то с ними было надёжно и спокойно, не свербила мысль, что чего-то недодал и чем-то не услужил, не приходилось прикидывать, выгодно им лично или нет то, что предлагал или просил Михаил Прокофьевич. Да и в тяжёлую минуту такие скорее придут на помощь, не струсят, не разбегутся — чего им бояться?

Впрочем, и те, другие, которые берут, не очень-то в случае чего разбегутся. Михаил Прокофьевич давно уже намекнул каждому из них, что петля, которая затянется на его шее, прихватит и их всех. А берут они с каждым днём всё неохотнее и соответственно всё неохотнее помогают. Боятся? Чуют что-то? Но почему он ничего не чует? А ведь принюхивается ко всем углам, ко всем щелям.

Однако все эти мрачные подозрения и предчувствия приходили к нему не так уж часто, и их легко удавалось прогонять. Михаил Прокофьевич знал, что он умён, ловок, опытен и удачлив, что прекрасно изучил человеческую натуру, её слабости и недостатки, а также все специфические сложности экономической структуры и методов хозяйствования. Крепко верил в себя Михаил Прокофьевич, хотя приближение некоей тёмной черты в своей жизни, неумолимо отделяющей подъём от начала упадка, не только предвидел, но и как бы уже временами ощущал. И в такой момент очень неуютно становилось ему, холодно, одиноко и страшно.

Вот и в тот момент, в кабинете, среди своих, вдруг на миг подкатило что-то мутное, леденящее, и усилия стоило прогнать это мерзкое ощущение. Он невольно тогда посмотрел на Аню, и она сразу перехватила этот его мгновенный, чуть заметно испуганный, чуть растерянный взгляд и улыбнулась ему, ему одному. И всё прошло. Ах, Аня, бесценный дружок его!

Михаил Прокофьевич снова увидел перед собой виноватое мышиное личико Гвимара Оскаровича и уже добродушно произнёс:

— А за Москву, за министерство, тебе спасибо. Техническое управление ты обеспечил классно. Значит, Викентий Романович доволен?

— Весьма доволен. Кланяться велел. Собирается в гости.

— Примем. По первому разряду примем. Теперь ещё один пункт. — И Михаил Прокофьевич ласково посмотрел на Гореву. — Анна Григорьевна, скажи, дорогая, сколько за второй квартал у нас бестоварных накладных прошло?

— Четыре.

— Что шло?

— Только экстра. Я всё-таки думаю, Михаил Прокофьевич, — добавила Горева деловито и чуть высокомерно, — четыре — это мало, можно было и пять, даже шесть.

— В цехе раскроя трещат шкурки, я слышал, — недовольно засопел Тарас Петрович. — Це дило треба обмозговывать. Полагаю так, что и четыре много.

— А ты как полагаешь, Тихон? — поинтересовался Михаил Прокофьевич. — Жалобы-то к тебе идут.

— А нынче все жалуются, — весело ответил Богословец. — Одних пенсионеров сколько развелось. Чего им ещё делать? А магазины некоторые вообще торговать не умеют, вот невыполнение плана и валят с больной головы на здоровую.

— Ты, Тихон, оптимизма своего дурацкого поубавь, — сердито предостерёг его Михаил Прокофьевич. — Не одни пенсионеры жалуются. И не один Вольский торг.

Операция с бестоварными накладными была самой сложной и опасной, но и самой выгодной. Заключалась она в следующем. Шкурки промысловых зверьков, из которых фабрика шила шапки, воротники, женские шубы и другие весьма дефицитные меховые изделия, поступали частично централизованным путём, а частично, в связи с тем, что область располагалась близ промысловых угодий, по прямым договорам с заготовительными пунктами и конторами. Вот в этих-то пунктах и конторах находил неутомимый Гвимар Оскарович подходящих людишек, с которыми и проворачивал указанную выше операцию.

В цехе раскроя, после соответствующей обработки с отступлением от инструкций, шкурки растягивались чуть не до паутинной толщины, и площадь их, исчисляемая в документах квадратными дециметрами, вырастала, а следовательно, образовывалась некая экономия в шкурках. Допустим, на воротник шло уже не пять шкурок, а четыре. Накопленная таким образом масса «лишних» шкурок образовывала как бы новую партию. И на неё оформлялись липовые документы вначале на заготовительном пункте, а затем и на фабрике, которая эту мифическую партию якобы приняла. И огромные деньги, которые такая партия могла бы стоить, вполне реальные деньги, снова выплачивались заготовителям и затем делились между участниками операции.

Всё это, вполне понятно, самым губительным образом сказывалось на качестве продукции, и тут уж приходилось изворачиваться Тихону Богословцу и чутко измерять накал негодования торгующих организаций и отдельных покупателей.

Обычно Михаил Прокофьевич был весьма осторожен в проведении столь рискованных операций, и все присутствующие были уверены, что и на этот раз, несмотря на показное бодрячество не очень умного Тихона Богословца, Михаил Прокофьевич проявит должную осмотрительность и не пойдёт на поводу у своей драгоценной Анечки, особенно теперь, когда на горизонте появились не тучи, нет, но всё же некие подозрительные облачка. Особенно надеялся на это Тарас Петрович Корж, давний друг и «соратник» Михаила Прокофьевича и, пожалуй, самый осторожный и многоопытный из всех собравшихся сейчас в директорском кабинете.