Книга Торговец забвением - Дик Фрэнсис

Окни взглянул на нее с изумлением, продиктованным скорее не смыслом ее слов, но самим фактом, что она может что-то знать и высказываться на эту тему.

— Вы уверены, Флора?

— Да… Уверена.

— Ну, вот вам, пожалуйста! — Он снова обернулся ко мне. — Тогда не понимаю, чего вы еще ждете?

— Против поставки напитков не возражаю, — ответил я. — Но чго касается еды… Еда здесь вполне приличная, это следует признать. И в этом плане я поставщикам не конкурент.

— Еда… Да, еда нормальная, — ворчливо заметил он.

Мы прикончили все до последней крошки, но я остался голодным и съел бы еще ровно столько же. Окни вернулся к лошадиной теме, и после еще двух стаканчиков джина терпение многострадальной Изабеллы наконец истощилось.

— Если хочешь, чтоб я отвезла тебя домой, Окни, поднимайся, — сказала она. — Ты, наверное, не заметил, что последний заезд кончился вот уже минут как десять.

— Правда? — Он взглянул на часы, удивленно приподнял брови и, немедленно приступив к действиям, встал и начал собирать бумаги. — Что ж, прекрасно, Флора. Джеку я позвоню. И… э-э… — тут он сделал усилие, вспоминая мое имя. — Рад был познакомиться с вами… э-э… Тони, — рукопожатие заменили два энергичных кивка. — Буду рад снова видеть вас здесь, с Флорой.

— Спасибо, Окни, — сказал я.

Изабелла нагнулась поцеловать Флору — поцелуй пришелся в воздух, в нескольких дюймах от ее щеки. Затем, рассеянно взглянув на мою перевязь, она, как и Окни, видимо, сочла, что невозможность рукопожатия следует компенсировать какими-то словами.

— Э-э… — сказала она, — так мило…

Они вышли в коридор, и Флора тут же сердито плюхнулась обратно на стул.

— Слава тебе. Господи, все позади! — воскликнула она. — Без вас ни за что бы не справилась, Тони, дорогой. Как хорошо, что вы ему понравились!

— Понравился? — удивился я.

— О да, да, дорогой! Ведь он просил вас заходить еще, что совершенно для него нехарактерно.

— Интересно, как это удалось Изабелле уговорить его ехать домой? — спросил я.

Впервые за весь день Флора беззаботно и радостно улыбнулась. Глаза ее искрились смехом.

— Но, дорогой, они наверняка приехали в ее машине! И если бы он тут же не послушался, она бы вышла и уехала без него. Один раз так уже случилось, скандал был страшенный, и нам с Джеком пришлось сажать его на поезд. Поскольку, как вы заметили, дорогой, Окни страшно неравнодушен к Фкину и несколько месяцев назад попался по дороге домой инспектору и лишился водительских прав… Нo он и об этом тоже не любит говорить.

Вечером того же дня я, наведя порядок в лавке позвонил в Бордо Анри Таве и без особого удивления выслушал его новости.

— Mon cher Тони, никакого Шато Кайо в Сент Эстефе не было и нет. В О Медо — тоже нет. Вообще в районе Бордо такого chateau просто не существует.

— Следовало ожидать, — заметил я.

— Что касается негоцианта «Тьери и сыновья»… — тяжеловесное, типично галльское пожимание плечами. Мне казалось, я явственно вижу его. — Так вот, в Бордо никто не знает негоцианта по имени Тьери. Насколько мне известно, некоторые люди предпочитают называться негоциантами, хотя занимаются только бумажной работой и в глаза не видят вина, которое продают. Так вот, даже среди таких никакого Тьери нет.

— Ты молодец, хорошо поработал, Анри.

— Подделка винных этикеток дело нешуточное.

Голос его дрожал, выдавая глубочайшее возмущение, в искренности которого сомневаться не приходилось. Для Анри Таве, равно как и для всех других владельцев chateau, виноделов и поставщиков Бордо, вино было своего рода религией. Гордые осознанием того, что производят лучший в мире продукт, они работали с соблюдением всех, даже мельчайших, бюрократических критериев и правил, основы которых были заложены в Медо в 1855 году, и если и менялись с тех пор, то совсем незначительно.

До сих пор рассуждали они о 1816-м годе, когда уродилось совершенно непригодное к употреблению вино, рассуждали так, словно это было свежо в их памяти. Начиная с 1795-го, год за годом, могли назвать точную дату, когда начинался сбор урожая (в 1795-м это было 24 сентября), знали, что в течение вот уже двух тысяч лет на одних и тех же виноградниках изготавливается одно и то же вино.

На каждую из пятисот пятидесяти миллионов бутылок, вывозимых из их региона, следовало получить сертификат, за содержимое каждой они отвечали. Вино, находившееся в ней, должно быть достойно своего названия, должно сохранять репутацию на протяжении всей своей жизни, а жизнь красных вин из Бордо бывает на удивление долгой… Вместе с Анри Таве мне доводилось пробовать вина девяностолетней выдержки, и, невзирая на столь почтенный возраст, они искрились цветом и пели на языке.

Подделать этикетку вина из Бордо, наклеить ее на бутылку с аморфным и безликим европейским продуктом — да за это сжечь на костре было мало! И Анри Таве ждал от меня уверений, что авторы «Шато Кайо» почувствуют на своих пятках языки пламени. Я же мог представить в ответ маловразумительные обещания, что все будет в порядке.

— Это очень важно, — продолжал волноваться он.

— Да, знаю. Нет, честно, Анри, я это понимаю.

— Передай мои наилучшие пожелания твоей матушке, — сказал он.

На следующий день, в среду, жизнь шла своим нормальным чередом, если невыносимый зуд и жжение в руке можно считать нормальными. Назавтра мне предстояло явиться в больницу на медосмотр, а пока что руку я носил на перевязи и находил это весьма удобным. К тому же у меня имелся прекрасный предлог не поднимать тяжестей. Брайан, видя все это, проявил необычайное понимание и сострадание и выхватывал у меня из руки буквально каждую бутылку. Миссис Пейлисси записывала заказы, поступавшие по телефону. Короче, я чувствовал себя всеобщим баловнем, и мне это нравилось.

Они с Брайаном ушли пораньше — заказов с доставкой было очень много. Некоторые производились, что называется, загодя. Так, к примеру, надо было доставить бокалы и шампанское к празднованию совершеннолетия. Я остался в магазине и, как всегда, расточал улыбки покупателям.

Вечером, вскоре после восьми, зашел Джерард. Усталый, с посеревшим лицом, он осведомился, не желаю ли я закрыть это проклятое заведение пораньше и пойти куда-нибудь перекусить. Куда-нибудь, где тихо и спокойно. Потому как у него ко мне разговор.

Я взглянул на изнуренное его лицо, слегка сгорбленную спину. Я был на двадцать лет моложе, мне не давали общего наркоза, и, несмотря на то, что раны были в общем-то пустяковые, чувствовал себя усталым и разбитым. А он, должно быть, куда как хуже. Впрочем, возможно, это вызвано не только мелкими и невыносимо зудящими ранками, но является отголоском той истории с фургоном… того ощущения близости смерти, которое я тогда испытал.

— Можем купить чего-нибудь у Санг Ли и пойти ко мне, — предложил я. — Если вы, конечно, не против.