Книга Время действовать - Буби Сурандер

Ей было четырнадцать лет. Опилась прокисшим лимонадом и, испугавшись какой-то собачки, швырнула в подъезде елочную хлопушку.

Зверь ехал в сторону Упсалы по 4-му европейскому шоссе.

Свет падал на его лицо каждый раз, когда мы проезжали под очередным фонарем автострады. Он сидел и почесывал бороду.

— Я хочу добраться до его, — сказал он. — До ирландца.

— Становись в очередь.

Я посматривал в зеркало заднего вида. Зверь свернул с автострады у Туреберга и сделал дугу, чтобы попасть к Акалла. За нами было темно, никаких фар, никто за нами не ехал.

— Зажмурься, — сказал он.

— Да ты чего!

— Huevon, зажмурься! Тогда не будешь знать, где спал эту ночь. — Он затормозил и сердито посмотрел на меня. — Так будет лучше. Завтра говоришь «спасибо». Когда в тайной полиции тебя закрутят в мокрый простынь и начнут хлестать поясными ремнями.

Разве такое может быть у нас, в Швеции?

Я пожал плечами и зажмурился. Машина накренилась, повернула направо, потом налево, еще раз налево, потом снова налево, резко вправо и остановилась.

— Дроттнингсгатан в Уппсале, — сказал я. — Определяю по запаху. Они тут продают соленые огурцы в уличном киоске.

Зверь вытянул меня из машины и подтолкнул вдоль тротуара.

— Гляди в землю. Ты ничего не должен знать. Ты не должен знать, где был.

Может, он и прав. Но мне было смешно.

Я смотрел себе под ноги, когда он вел меня по гравию. Появился порог, я об него споткнулся. Было слышно, что Зверь открывает какую-то дверь. Мы неуклюже, как два связанных щенка, протопали по узкой лестнице иммигрантского жилья. Голые цементные полы, небрежно сваренные перила, драные коврики у дверей, запах чеснока, сельдерея и сигарных окурков.

— Не смотри на таблички с именами, — пробурчал Зверь с раздражением.

Ну, теперь-то уж он точно обманул всю полицию безопасности. Открылась дверь.

— Ola, Ricardo!

Мой хозяин — на эту ночь — был маленький и мускулистый мужичок. Быстроглазый, со здоровенными волосатыми ручищами.

— Ola, Bustos! — заорал я и захохотал.

Ну и сел же Зверь в лужу! Мистический хозяин квартиры — да это же мой старый дружок из Мадрида!

За спиной Бустоса кричали и прыгали ребятишки в пижамах. Он же изучал мое истерзанное лицо.

— Где это его так? — спросил он на пулеметно-быстром испанском. — С легавыми играл?

— За ним гонятся! — В низком голосе Зверя звучало удовольствие.

Он взял меня за плечи и улыбнулся своей ослепительной улыбкой. И сказал Бустосу:

— Понимаешь, он бегун.

— Беглец, — кисло поправил я.

Вторник

15

Было утро позднего шведского лета, один из тех дней, когда вдруг вспоминаешь, что на зимних шинах надо сменить шипы.

Поеживаясь от холода, я торопился к станции метро в Акалла. Я шел в толпе девушек, работающих по скользящему графику, и сторожей складов. Ступив на дергающийся и гремящий эскалатор, я оглянулся. Бледные лица казались желто-зелеными в неверном сиянии потрескавшихся ламп дневного света.

Чернокожий парень в билетной кассе просветил меня насчет моей дальнейшей жизни. Он сказал мне, коренному стокгольмцу, что от Центрального вокзала до Риддархольмен мне надо ехать на 53-м автобусе. Я был потрясен тем, что сам не знал этого, и надеялся, что в Стокгольме много таких, как этот, из Сенегала.

В вагоне подземки светила только половина лампочек. Схемы станций были сорваны, подушки сидений вспороты, а стены и потолок покрыты надписями.

Полчаса спустя я сидел в автобусе. Холодное солнце вытягивало длинные тени вдоль фасадов с их грязными рекламными щитами. Водители гудели друг другу, в наказание за никому не ведомые прегрешения.

И вдруг столица Швеции показалась мне такой дешевой — дешевой на манер Хьюстона, или Лагоса, или Сантьяго-де-Чили.

Захламленные, шумные города, которые и сделаны-то для того, чтобы их употребляли как кому вздумается, и которые каждое поколение перелопачивает, подгоняя под свои слепые потребности. Города без определенного облика, ведь деньгами уюта не измеришь.

Города, где действует лишь одиннадцатая заповедь: греби под себя — и будешь иметь.

Я вылез из автобуса перед Риддархюсет и не торопясь перешел через мост к Риддархольмен. Ветер трепал мою тонкую одежку, а солнце не грело, только слепило.

Большой серебристый «БМВ» уже стоял на террасе у воды. В машине была только она.

Чуть подальше, у самого края набережной, остановился фургон пожарников — точнее, их водолазов. На волнах качалась резиновая лодка, рядом отдувались два аквалангиста. На берегу они приготовили завтрак — кофе в термосах, бутерброды в корзине.

Я кивнул ей и прошел мимо.

Свернул на стоянку, посмотреть — нет ли там какой машины со ждущим чего-то водителем. Никого. Вернулся к ее машине, открыл дверцу и сказал:

— Ты что, вместо Гугге прихватила пожарников?

— Садись, — рявкнула она, совсем как собаке.

Я послушался.

В машине было уютно, тепло и удобно. Радио тихонько выпевало какой-то дикси-шлягер.

— Чего тебе надо? — раздраженно спросила она, глядя в сторону, на пожарный фургон.

Черные волосы были подняты и заколоты в большой узел на затылке. Шея длинная, крепкая, загорелая. Одета она была в ярко-красную рубашку с напускными рукавами и вышитое болеро. Тонкие ноги обтянуты джинсами, засунутыми в сапожки для верховой езды.

— Чего тебе надо? — снова спросила она раздраженно.

Красные губы блестели на загорелом лице, темные глаза искрились жизнью. Я сидел, утонув в кожаном сиденье, и жалел, что не поспал чуть подольше.

— Что, никто даже и не поцелует? — спросил я кисло.

Она чуть не захлебнулась от злости и замахнулась, чтоб ударить. Но когда я пригнулся и умоляюще закрыл руками опухшее лицо, начала смеяться. Некоторое время так и сидела с поднятой рукой и смеялась, и я опустил руки, но не совсем, и тоже ухмыльнулся.

Тогда она перестала смеяться, взялась рукой за мой небритый подбородок, прижала меня к подголовнику, перегнулась и поцеловала.

Она поцеловала мои разбитые губы мягко и бережно, и осторожно раздвинула их языком, и ласкала их так нежно и сладко, что мои руки опустились и обняли ее.

Потом она с улыбкой откинулась назад в свой угол, а я сидел недвижно и глядел на нее и улыбался, а солнце согревало машину, и радио передавало искрящуюся музыку — Луи Армстронг играл на трубе.

— Я хочу знать, кто сообщил тебе об ограблении броневика, — шепнул я.