Книга Книга Джо - Джонатан Троппер

Глава 24

1987

Сначала я не верил, что Уэйн больше не вернется. Каждый день я ждал, что вот сейчас сниму телефонную трубку и услышу его голос или приду в школу, а тут он: стоит себе в кугуарской куртке, опершись о свой шкафчик, со своей фирменной кривоватой усмешкой. Каждый день, проезжая мимо его дома, замедлял ход и внимательно вглядывался в плотно задернутые шторы, как будто так можно было угадать, где он сейчас находится. Миссис Харгроув установила автоответчик, просто так трубку брать перестала, и мои регулярные звонки были бесполезными.

— Не думаю, что он вернется, — мягко сказала Карли в один из первых теплых дней весны. У нас не было одного урока, и мы вышли посидеть на трибунах перед футбольным полем, насладиться хорошей погодой. Уэйна не было уже больше месяца.

— Конечно вернется, — сказал я. — Что ты такое говоришь!

Она вложила свою руку в мою и посмотрела на поле.

— А ты бы вернулся?

Я покачал головой.

— Но где же он сейчас? Мог бы хотя бы мне позвонить. Чтобы мы знали, где он. Я же его лучший друг, в конце концов.

Карли прижалась ко мне и поцеловала меня в щеку:

— Он обязательно позвонит, просто пока не готов.

Я уткнулся в ее макушку и поцеловал в пробор.

— Интересно, звонил ли он Сэмми, — сказал я.

С тех пор как Уэйн исчез, Сэмми превратился в человека-невидимку. В школе он теперь появлялся нерегулярно, и если приходил, то двигался по коридорам как призрак вдоль стен, незаметно проскальзывая в классы. Волосы у него теперь не были уложены в кок, они отросли и липли к голове; он всегда выглядел помятым, как будто спал не раздеваясь. В те редкие моменты, когда я с ним сталкивался, он говорил со мной коротко и формально, тщательно отводя глаза.

Считаные разы я заезжал к нему домой, движимый не дружбой, а надеждой разузнать что-то про Уэйна. Но Сэмми был неизменно угрюм и общаться не хотел. Я проводил в его комнате минут десять, после чего разговор иссякал.

— Джо, с ним что-то не так, — сказала однажды Люси, провожая меня по ступенькам до машины. — Я не могу до него достучаться.

— Я тоже, — сказал я. — Похоже, он послал весь мир к чертовой матери.

Она облокотилась о мою машину и закурила, подрагивая от вечернего холода, и казалась сейчас очень маленькой и беззащитной. На пьедестале, который я мысленно возвел для нее, она всегда представлялась мне в преувеличенном виде, и я каждый раз поражался, когда обнаруживалось, насколько я ее выше. Я подумал: ничего не стоит сейчас подойти и обнять ее.

— Я, наверное, скоро свихнусь, — сказала Люси, покачав головой. — Он практически ничего не ест, со мной не разговаривает. Я вообще не понимаю, что мне делать! Я всегда старалась быть ему хорошей матерью. Сэмми, между прочим, далеко не подарок. — Она выдохнула дым и нервно замахала рукой, разгоняя его. — Понятно, что меня не назовешь образцом материнства, чего уж тут. Мне было чуть больше, чем тебе, когда Сэмми родился. Совсем еще девчонка. Я всегда говорила, что нам только лучше без его подонка отца, но кто его знает. Может, будь у него отец… — Голос ее умолк, и она посмотрела на меня с грустной улыбкой. — Черт-те что несу, да?

— Все нормально.

— Прости, Джо. Совершенно не собиралась на тебя все это вываливать. Просто… Не знаю… Я в отчаянии.

И тут я понял кое-что про Люси. Пока она не родила Сэмми, она парила по жизни на крыльях своей безупречной внешности. А потом она развелась, и в ее жизнь вошли такие бедствия, против которых красота была бессильна. Она чувствовала, что не в состоянии помочь Сэмми, и презирала себя за это.

— Все нормально, — повторяю я, — жалко только, что я больше ничем не могу помочь.

— Главное, заходи, — сказала она. — Ему сейчас совсем нельзя без друзей.

— Он не хочет меня видеть. Почти не разговаривает со мной.

Она сжала мою руку:

— Джо, не бросай его. Он придет в себя. Он всегда приходит в себя.

— Хорошо, — сказал я, — не буду.

Но я его бросил. Я ничего не мог с собой поделать: всякий раз, как я видел его, безнадежно уставившегося в пространство, меня охватывала такая ярость, что я сам начинал за себя бояться. Мне хотелось заорать на него, стукнуть его как следует, сказать, что я проклинаю тот день, когда он появился в Буш-Фолс. Я предложил ему дружбу, а он вместо благодарности разрушил колею, по которой катилась моя жизнь. Подспудно я осознавал, что рассуждаю по-детски, что тут затронуты более важные и сложные истины, но знание это совершенно не уменьшало моей злости.

— Перестань преследовать миссис Харгроув, — сказал мне как-то вечером отец, просунув голову в дверь моей спальни на пути к себе. Он был потный, сгорбленный после работы, глаза полуприкрыты от усталости. Брюки почти светились на коленках и вытерлись на отворотах, и на какую-то долю секунды я почувствовал к нему острую жалость. Без маминого напоминания ему и в голову не приходит купить себе новые штаны.

— Что?

— Эта несчастная женщина и так достаточно натерпелась. Не хватает еще, чтобы ты звонил ей денно и нощно.

— Я не звоню ей денно и нощно, — сказал я.

— Слушай, она прямо-таки бросилась на меня у выхода из супермаркета и сказала, что она из-за тебя с ума сойдет.

— А она и так с ума сошла.

— Прояви уважение, — сказал отец сурово и вошел в мою комнату, чего не случалось с момента избрания Рейгана. — Если бы кто-то из моих сыновей оказался гомосексуалистом, я не уверен, что я бы лучше справлялся с ситуацией.

— Я тебе так скажу, — едко ответил я. — Ты бы вообще не справился.

Я видел, как в глазах его на мгновение зажглась ярость, но он был слишком уставшим, чтобы спорить со мной.

— Уэйн уехал по собственной воле. Если бы он захотел с тобой поговорить, то дал бы знать, как с ним связаться.

— А ты и рад, что он уехал, — бросил я ему в лицо.

Отец кивнул:

— Уэйну нужно было уехать. Так было лучше для всех, включая его самого. И он это понял. Когда ты станешь старше, ты тоже поймешь. — При этих словах он повернулся к двери.

— Полная чушь, — сказал я.

Он на секунду замер, но оборачиваться не стал.

— Просто оставь ее в покое, — сказал он. — Я не хочу больше об этом говорить.

Когда он ушел, я стал колотить кулаками по стене и бил, пока не разодрал костяшки, а потом еще и еще, и кровяные дорожки размазывались по белой штукатурке, как шоколад. Он, без сомнения, слышал грохот, но, видимо, не счел нужным вмешиваться.

Через несколько дней отец уехал в двухдневную командировку, и Карли пришла ко мне, чтобы заняться любовью в моей постели. Это была такая роскошь — настоящая кровать, где можно не бояться, что в любую секунду тебя обнаружат, такая редкость, что мы никогда не упускали этой возможности. И вот когда мы уже часа два как этим занимались, раздался дверной звонок.