Книга В пьянящей тишине - Альберт Санчес Пиньоль

17

Я пьянствовал три дня и три ночи. А может быть, и дольше. Время и алкоголь играли в прятки. Опь­янение стало для меня не чем иным, как облас­тью, где какие-то незначительные события водили свой хоровод. И только. Я пил и благодаря этому жил за ку­лисами, как будто представление не должно было на­чаться никогда. Порой, когда солнце садилось, я пытал­ся нести караул на балконе, но засыпал среди винных паров. К утру мои пальцы становились темно-лиловы­ми. А указательный палец чуть было не пришлось ампу­тировать, потому что он всю ночь пролежал на желез­ном курке. Я жил только благодаря тому, что омохитхи старательно готовили свой последний штурм; я жил только благодаря тому уважению, которое мы внушили им своими выстрелами. Какое жалкое утешение.

Однако опьянение имело больше преимуществ, чем недостатков. Самое главное – ощущение того, что я уже не так сильно желал Анерис. С этой целью я надел на нее черный шерстяной свитер, весь в заплатках из мешкови­ны, чтобы не видеть ее ослепительную наготу. Рукава свитера, который закрывал ее до колен, были длиннее ее рук. Не раз, когда Анерис приближалась ко мне, я на­граждал ее пинком, не вставая со стула.

И тем не менее прилагаемые мной усилия были тщет­ны. Мои издевательства над ней лишь подчеркивали ложность власти, более хрупкой, чем мощь империи, которую защищают стены из дыма или войска оловянных солдатиков. Когда я был слишком пьян или, возможно, слишком трезв, все мои ухищрения переставали дей­ствовать. Она не противилась моим домогательствам. Зачем ей было это делать? Чем больше я изображал, что обладаю ею безгранично, тем явственнее становилось мое ничтожество. Я понимал, что жил в тюрьме, где вме­сто решеток была пустыня. И если бы мне нужно было просто совокупление… Часто еще прежде, чем овладеть ею, я разражался идиотскими рыданиями. Да, я пьян­ствовал не три дня, а дольше, гораздо дольше.

В последний из этих дней, утром, Анерис отважилась разбудить меня. Она тянула за ногу изо всех сил, но до­билась лишь того, что я приоткрыл глаза. Крылья носа у меня привычно ныли из-за неумеренного употребле­ния джина. Дыхание было пропитано сахаром. Не очнувшись до конца, я все-таки сообразил, что мне легче не обращать на нее внимания, чем прогонять. Однако она продолжала настаивать и вцепилась в мои волосы. Боль смешалась с яростью, и я попытался ударить ее, не открывая глаз. Она увертывалась от моих ударов, тре­ща, как возбужденный телеграфный аппарат. Я швыр­нул бутылку в ее неясный силуэт, потом еще одну. На­конец она скрылась в люке, а меня охватило оцепенение, исполненное горечи и отвращения ко всему.

Сон не шел, но и проснуться до конца мне тоже не уда­валось. Сколько времени прошло зря? Мой мозг превра­тился в городскую площадь, где собралась толпа пророков и краснобаев. Стройные мысли перемешались с баналь­ными глупостями, никакого порядка в этой куче не было, и я не мог отделить одни от других. Постепенно в моей го­лове выкристаллизовалась одна простая мысль: у Анерис, наверное, были достаточно веские причины, чтобы беспо­коить пьяного с таким вспыльчивым характером.

Рассвет поднимался над балконом осторожно, словно солнце впервые видело остров. Сейчас я уже мог слышать их там, внизу, внутри маяка. Разноголосый хор приближался, поднимаясь по лестнице. Хуже всего мне подчинялись язык и губы. Я лепетал какие-то слова, как умирающий: винтовка, ракета, цепи… Но не мог тро­нуться с места. Лишь смотрел на крышку люка, точно завороженный.

Рука подняла крышку. Две золотые нашивки на рука­ве. Потом показалась фуражка капитана с кокардой Французской республики. Затем недружелюбный взгляд человека, который не поступается принципами, длинный и мясистый нос в обрамлении светлых бакенбард, также очень длинных. Во рту дымилась сигара. Когда почти все его туловище оказалось в комнате, бутылка в его кармане уперлась в край люка. Он отреагировал на это ревом:

– Техник морской сигнализации! Почему вы не отве­чаете, когда вас зовут? Что творится на этом чертовом острове? Катастрофа? Землетрясение? Я думал, что это не сейсмоопасная зона.

Борода цвета наждачной бумаги портила его внеш­ность. Над синевато-серым бушлатом, казалось, потру­дились полчища грызунов, словно капитан долгие годы не заходил ни в какой порт. В целом его вид наводил на мысли о дезертире, оставившем службу на флоте, чтобы заняться пиратством. Команда попахивала хлоркой ка­зармы или чем-то похуже. Она состояла из уроженцев колоний, в большинстве своем азиатов или метисов. У каждого был свой цвет кожи, к тому же их наряд мало чем напоминал униформу, и это наводило на мысли о войске наемников. Им не дано было понять, какое вол­нение вызывало во мне их присутствие. Больше года я жил в изоляции; все мои чувства настроились на повто­рение одних и тех же событий. И вдруг меня окружило множество новых лиц, я слышал десятки разных голо­сов, на меня нахлынули забытые запахи. Пришельцы начали рыться в моих вещах, желая утащить что-нибудь. Среди них выделялся молодой человек, совсем мальчик, определенно семитской наружности, с черны­ми вьющимися волосами и в очках с металлической оп­равой. Мое имущество его совершенно не интересовало. На моряка он не походил да и одет был гораздо лучше, чем остальные. Цепочка, которая исчезала в кармашке жилета, выдавала спрятанные там часы. В чертах ос­тальных моряков просматривался отпечаток постоянно­го бунта. У этого еврея, напротив, было кроткое лицо человека, прочитавшего слишком много несерьезных книг. Он сильно кашлял.

– С кем я разговариваю? Каков ваш чин? – допыты­вался капитан. – Вы немы, ранены, больны или не пони­маете меня? Как вас зовут? Отвечайте! Или вы тут сов­сем сошли с ума? Он замолчал и принюхался. – Откуда эта вонища? Если бы рыбы могли потеть, то воняло бы именно так. Во всем доме этот запах.

Некоторые моряки расхохотались. Они смеялись на­до мной. Обнаружив, что красть здесь практически не­чего, они обратили все свое внимание на меня. Еврей пе­релистывал какие-то пожелтевшие старые бланки. Наконец он произнес:

– Перед отъездом из Европы я попросил в министер­стве копию международных регистрационных списков служащих в различных зонах. Здесь значится некий Кафф, Батис Кафф. – Он поднял глаза в некотором со­мнении. – По крайней мере, это должно быть так.

– Кафф? Техник морской сигнализации Кафф? – спросил капитан.

– Мне кажется, это так, но я совсем в этом не уверен, – признался еврей, поправляя очки. – В списке не указано больше никаких имен. Здесь ничего не говорится ни о его национальности, ни о должности. Не указано даже, какая организация направила его сюда, когда и с какой конкретной целью. Тут только значится, что он был на­правлен на этот остров. Это вина навигационной корпо­рации, которая взяла на себя работу по предоставлению в государственные органы списков перемещаемых тех­нических специалистов, но делает это неохотно и из рук вон плохо. Когда я вернусь, то заявлю протест. Такая по­литика наносит ущерб ее служащим. В частности, мне. Какая глупость! Все страны обмениваются информацией о своих международных станциях. А корпорация скры­вает имена служащих, когда ей это выгодно. Но здесь речь идет о крошечном метеорологическом пункте!