Книга Новобранец - Елена Хаецкая

— Оно было похоже на собаку, но с гребнем на спине, — перебила Ингильвар.

— Эльфийка? — удивился Моран. — С гребнем? Она, конечно, любила всякие украшения, но волосы носила просто распущенными, даже без ленты. И диадемы не признавал. «У меня, — говорит, — от них голова болит».

— Я говорю о монстре, — пояснила Ингильвар, ничуть не сердясь. — О том чудовище, которое убил Лутвинне.

— А что, Лутвинне и вправду убил чудовище? — Теперь Моран выглядел ужасно удивленным.

— Вы же сами мне рассказывали про кровавый фарш и все такое…

— Рассказывал, разумеется, но своими глазами никогда такого не видел, — нашелся Моран. Он придвинулся ближе к Ингильвар и в нетерпении потер руки. — И как это было?

— Ужасно.

— Подробнее!

— Он пырнул его ножом.

— Кто кого?

— Очевидно, Лутвинне — зверя. А вы что подумали?

— А, — сказал Моран. — Слушай, ты скучная. Спать мне не даешь своей болтовней.

— Ну знаете!.. — От возмущения Ингильвар задохнулась.

Моран сел, уставился на нее сверху вниз. Он подвигал носом, потом пошевелил ушами, поднял и опустил брови, скривил рот, почесал ухо, взлохматил волосы, шумно выдохнул и наконец изрек:

— Вот если бы мы с тобой придумали что-нибудь полезное… Более полезное, чем искать грязную и тяжелую работу, за которую больше никто не возьмется… Тогда, возможно, я бы еще согласился не спать и болтать с тобой ночь напролет.

— Например? — Ингильвар скрипнула зубами.

Моран Джурич принадлежал к числу тех несносных собеседников, которые склонны обвинять других в тех слабостях, которые прежде всего присущи им самим.

— Например… — Моран задумался, а потом рассмеялся. — Хочешь, Лутвинне влюбится в тебя?

— Я уродина, но не дура, — сказала Ингильвар. — И к тому же я добрая. Я не заслуживаю такого отношения.

— Разумеется, ты добрая, — кивнул Моран. — Будь ты другой, я бы уже давно валялся тут с удавкой на шее.

— Я не убиваю людей… и нелюдей, — сказала Ингильвар.

— Ну попытаться-то можно было? — спросил Моран.

Она закрыла лицо ладонями, чувствуя, что вот-вот разрыдается. Моран наклонился над ней и вдруг поцеловал сухими губами ее висок.

— Спи, — пробормотал он. — Спи, добрая, умная, но непоправимо, чудовищно уродская Ингильвар. Уж я-то что-нибудь для тебя да придумаю.

* * *

Если кто-то желает знать о том, что случилось дальше, он должен постоянно держать в уме одну вещь: мы ведь с Джуричем Мораном имеем дело. А уж так набедокурить, как умел это Моран, не в состоянии ни один из Мастеров. Потому что Моран был самым одаренным из них, и вот как это объяснялось, согласно Анаксагору-философу:

Изначально весь мир представлял собой беспорядочное скопище всяких частиц, которые болтались в пустоте без всякого ладу и складу. Но потом волей Высшей Силы возник некий вихрь, который упорядочил все эти разрозненные фрагменты. Подобное начало тянуться к подобному, и таким образом из хаоса возник вполне гармоничный космос. Например, частицы хлеба соединились друг с другом, и получился хлеб, частицы дерева поступили так же, и вот уж вышло целое дерево, частицы червей не захотели отставать от собратьев, слиплись между собой — и повсюду бодро поползли червяки… ну и так далее.

А частицы одаренности, или творчества, — эти были самые крохотные, и их оказалось не слишком-то много, особенно если сопоставлять с другими. Долго летали они в космическом вихре, не зная, куда им лучше налипнуть. Вся материя уже образовалась, и каждая разновидность материи как бы кричала частицам одаренности: «Сюда! К нам! Здесь хорошо!» Червяки желали бы талантливо ползать, растения жаждали даровито тянуться из почвы, бабочки — сногсшибательно летать, птицы — прекрасно чирикать…

И частицы гениальности так и клеились к ним, поддаваясь на просьбы. Но все-таки осталось их довольное количество свободными. И вот явились существа более разумные, чем бабочки, растения и ползающие на брюхе твари, и последние частицы сверходаренности, чтобы не оказаться совсем уж не у дел, набросились на них и обступили со всех сторон. Потому что этих самых гениальных частиц в конце концов сохранилось в свободном состоянии так мало, что они не смогли бы создать нечто самостоятельное и нуждались в носителе.

Долго ли, коротко ли, а явились в мире Мастера. И одним досталось гениальности не слишком-то много — хоть и вполне достаточно для того, чтобы создавать поразительные вещи; в других же творческого начала было значительно больше. Но самый жирный слой гениальности налип на Джурича Морана, и это сделало его неуправляемым, непредсказуемым и, как следствие, катастрофически неудобным.

И, в конце концов, Моран сотворил нечто такое, что привело к изгнанию его из мира всех мыслящих, добрых и созидательных существ.

* * *

Разумеется, у защитника Лутвинне имелись многочисленные слуги. Титул «защитника» означал, что весь замок, и все, что в нем находилось, и все те, кто в нем работал, принадлежали ему.

Во многих жизнях защитник был властен; таким на протяжении столетий оставался изначально заведенный порядок вещей.

Новой кухонной работнице так и объяснили, едва только она явилась на место своей службы.

— За множеством чрезвычайно важных дел господин Лутвинне нередко забывает о еде, на то он и эльф, — сказал, обращаясь к девушке, старший повар, человек с виду совсем неинтересный: озабоченный взгляд, наморщенный лоб, кривые складки вокруг рта. — Эльфы зачастую думают о вещах настолько возвышенных, что мысли о пище просто не находят себе дороги к их головам.

— Следовательно, задача поваров — перехватывать эти мысли, воплощать их в приготовленных яствах и подсовывать господину Лутвинне? — тихо спросила Ингильвар. Кажется, этой манерой изъясняться она заразилась от Морана (не следовало бы так долго с ним разговаривать!)

Старший повар смерил ее взглядом с головы до ног.

— Уж кто-кто, а эльфы превосходно разбираются в пище, красотка, учти это. На то они и эльфы, чтобы знать толк в пирушках и славной еде с выпивкой!

— Но вы же только что… — пискнула Ингильвар, разом возвращаясь к своему изначальному образу дурнушки.

— Глупости! — отрезал повар. — Господин Лутвинне — и эльф, и человек, он и помнит о еде, и забывает о ней, но главное в нем то, что он — защитник замка и наш господин.

— Я выполню любую его волю, — сказала Ингильвар, от всей души надеясь, что на сей-то раз выбрала правильный ответ.

И ошиблась. Повар даже топнул ногой при виде подобной бестолковости:

— Дурочка! Не была бы ты такой красавицей, клянусь спасением моей правой руки, — выставил бы тебя за ворота без сожалений! У господина Лутвинне часто вовсе нет никакой воли, так что нам, его слугам, приходится все додумывать за него. Но своевольничать не сметь, ясно тебе?