Книга Господин Малоссен - Даниэль Пеннак

Я промчался по коридорам и скатился с лестницы, встречные полицейские отскакивали, прижимаясь к стенам, чьи-то папки взлетали и падали на пол, головы высовывались, глядя мне вслед, двери Дома на набережной не успели захлопнуться за мной, а я уже летел через Сену. Держите его, хватайте, бейте Малоссена, он все равно бежит. Он мог бы взять такси, нырнуть в подземку, зацепиться за хвост взлетающего самолета, но нет, он бежит! Под его ногами приходит в движение каток тротуара, плавится асфальт, над его головой проходят стройными рядами балконы. Прохожие пока обернутся – уже теряют его из виду, каштаны частоколом проносятся мимо… он бежит, наш Малоссен, он бежит напрямик, срезая где только можно и прыгая как можно выше, собаки успевают почуять лишь запах проскочившего над ними Малоссена, полицейские не замечают, как он пролетает перекрестки; он шпарит на одном дыхании, оставляя за собой шлейф окриков и сигнальных гудков, визг шин и трели свистков, вспорхнувших голубей и шарахающихся кошек, вздыбивших спину дугой; Малоссен бежит, и вряд ли кто мог бы бежать быстрее и так вертеть ногами Землю, если только не другой Малоссен, другое несчастье в движении, и, в конечном счете, их должно быть немало, этих заведенных горем моторчиков, если судить по вращению Земли, ибо она, наша планета, вертится под ногами бегущего, чем еще объяснить ее движение… только такие мысли и кружат волчками в голове человека, который бежит по поверхности шара; он бежит по этому крутящемуся барабану, пригвожденный к одному месту, к одной возвращающейся мысли, отправляемой обратно, к истокам, каждым шагом, приближающим его к заветной цели, потому что на самом деле Малоссен… да, возьмем, к примеру, Малоссена, который только что достиг Севастопольского бульвара и одним махом взлетает по нему, держа курс на больницу Святого Людовика… да, возьмем, к примеру, Малоссена, возьмем меня! Разве я не бегу сейчас к началу этой истории? К тому моменту, когда, склонившись над столом Френкеля, я, с горящим взглядом, требовал, чтобы он объяснил свою точку зрения на высказывание святого Фомы? «Лучше родиться хворым и убогим, нежели не родиться вовсе, – это вы сказали тогда на конференции? Эти слова святого Фомы, я правильно расслышал?» – «Да, и это, к сожалению, именно то, что я думаю…» Тогда… тогда… тогда, как могло случиться, чтобы святой Фома обратился вдруг Иродом, убивающим невинных младенцев? Как это объяснить? И почему человек, который помог Жюли родиться, убивает ребенка самой Жюли? Подумать только, эта жизнь вырывается у нас руками Бертольда, которому я обязан собственным воскрешением! Бертольда, слова которого я слышу как сейчас: «Я дал вам вторую жизнь, Малоссен, теперь вы должны мне второго Малоссена, черт!» Беги, Малоссен, Земля круглая, и ответов нет, есть только живые существа, единственный ответ – это Жюли, только Жюли, Жюли в больнице, Жюли с пустым чревом, Жюли, которую надо отвезти домой; с каких это пор нам нужны ответы, когда мы торопимся к Жюли? Тот, кто спешит к любимой женщине, тоже заставляет мир вертеться!

26

– Что? Вы отпустили ее одну?

Каблуки Силистри стучали по коридору больницы.

– Она сказала, что сейчас вернется, Жозеф! Силистри мчал к операционной. Тамплиеры едва за ним поспевали. Они оправдывались как могли.

– Ты же знаешь Жервезу! Невозможно представить, чтобы она солгала!

– Вы отпустили ее, потеряли из виду.

– Мы думали, она пошла купить что-нибудь для Мондин.

– Она сказала: «Я сейчас»!

– Да. А вернулась на носилках.

Когда Силистри говорил таким низким хриплым голосом, все вокруг начинали пищать, как мышата.

– Жозеф, черт, мы же не знали, что она собирается выйти на улицу!

– Мы думали, она только спустится вниз, в киоск.

– Вы думали…

Силистри встал как вкопанный и припер обоих к стене, дрогнувшей каждым своим кирпичиком, до последнего этажа.

– Если она умрет…

Чей-то палец постучал по плечу Силистри.

– Если она умрет, оставьте их мне, инспектор, уж я их распишу, этих оболтусов.

Силистри не обернулся. Он знал, что этот палец принадлежит двухметровой каланче с голосом мальчика из церковного хора. Туссен по кличке Пескаторе. Самая заметная фигура в сутенерском окружении Жервезы. Еще одна разновидность ангела-хранителя. Разве что слегка потрепанного: шрамы, борсалино[19], печатка на пальце. Юное поколение чтит непреходящие ценности.

– И еще неизвестно, не пойдешь ли и ты в расход, если она не выкарабкается, Силистри.

Последнее – весьма убедительный аргумент, особенно под нажимом короткого дула, которое бывалые ребра Силистри распознали безошибочно: «смит-вессон». Пальцы Силистри отпускают шеи тамплиеров, и он говорит все тем же басом и все так же, не оборачиваясь:

– Спрячь свою игрушку, Рыбак.

Пушка неуверенно двинулась.

– Или конфискую.

«Смит-вессон» спрятался в свой кармашек под крылышко сутенера.

– И вали отсюда.

Здесь пошло не так гладко.

– Да? И кто же будет на стреме у Мондин, если мы с ребятами смотаем?

Полицейские посмотрели в сторону палаты. Трое других востроглазых юнцов теребили четки у двери Мондин, оставленной тамплиерами. Фабио Паскетти, Эмилио Замоне, Тристан Лонжмен, три ствола Рыбака. Черные ангелы Жервезы.

Силистри примирительно улыбнулся:

– Ты прав, Рыбак, мы и в самом деле маху дали.

Все с той же улыбкой он вынул из-за пазухи левую руку и вцепился коту в промежность.

– Попробуй прижать меня еще раз, мой маленький Туссен…

Бледно-зеленая физиономия Туссена растворяется на фоне бледно-зеленой стены коридора.

– Только попробуй достать еще раз свою пушку, сукин сын, и я тебе их оторву, усек?

– Не рассчитывайте, что я стану пришивать их ему обратно! – рявкнул Бертольд прямо им в уши.

Несмотря на внезапность этого вмешательства, Силистри не разжимал пальцев.

– Спокойно! – настойчиво повторил хирург. – Да оставьте вы в покое его яйца, дубина, он же у вас сейчас задохнется!

Кот совсем скис: губы синие, слезы катятся по щекам.

– Вы что, не видите, кто к нам едет?

Бертольд указывал на двери операционного отделения, которые как раз открылись, пропуская каталку на резиновом ходу, управляемую черно-белой медсестрой. На каталке возлежала бело-розовая Жервеза. Она, казалось, была где-то далеко отсюда: спокойное лицо, легкая улыбка на губах, скептическая и вместе с тем веселая, смесь удивления и согласия.

Силистри разжал руку.

Слезы у Рыбака высохли.

– Что с ней? – спросили они хором.

– Спит, вот и все. А теперь разойдитесь. Моя больница – это вам не ринг для легавых и котов.