Книга Лазурный берег - Андрей Кивинов

— Будет тебе рыба, — пообещал Рогов. — А ты уверен, что с Егоровым нормалек? Нам сейчас в клинику соваться не с руки…

Тимофей искренне не понимал, чего париться, если человек утоп всего на десять минут. Он сам однажды в Саргассовом море утоп на целые сутки. Ничего — откачали. Месяц, правда, под капельницей валялся в клинике. Но тоже беда не большая: спонсоры все оплачивали…

— А вот еще был случай, — впал в лирические воспоминания Пастухов. — Был у меня как-то один навороченный такой проектец. Пешком, значит, зимой через тайгу от Иркутска на Наймакура. И где-то, значит, посередине пути встречаю я, значит, медведя, мать-перемать…

Игорь с Василием путешественника не слушали. Телефон полиции — немыслимо! — был занят. Вряд ли такое случается во Франции часто. юА вот случилось — в самый роковой момент.

Дима никогда не кололся. Серов тем более. Николай по молодости, только переехав в Питер, с полгода торчал, но науку точно находить вену и по ходу дела знал слабо, доверяясь корешам, а со временем и совсем забыл.

Короче, долго торговались, кто будет вводить в вену плененному Лысяку двойную дозу «оттягивающих» витаминов. В конце концов согласился Дима. Когда раствор пошел в кровь, Лысяк задергался, как под электрошоком.

— Не загнется? — опасливо дернулся в такт жертве Серов.

— Не загнется, — Дима хлопнул Анри по плечу. — Мужик молодой… почти.

И начал охаживать Переса увесистыми пощечинами:

— Эй, придурок! Просыпайся!.. Рота, подъем!

Лысяк медленно открыл один глаз. Левый. Закрыл.

Так же медленно открыл правый. Услышав грозный вопрос Димы «ты кто такой?», Перес неестественно захохотал. Как от щекотки.

— Чего это с ним? — забеспокоился Серов. — Крыша не съехала?

Он беспокойно покосился на дверь, за которой продолжал бушевать Троицкий. Не раздолбал бы яхту…

— Я ей съеду! — фыркнул Дима. — Щас успокою, не ссать! Я говорю, кто ты такой?!

На сей раз Дима закатил гостю совсем уж увесистую пощечину. Тот продолжал хохотать.

— Мсье, я не понимаю… Не смешить меня…

— Вот, гад, — русский забыл! Ничего, щас вспомнишь! — возмутился Николай.

Он отстранил Диму, шагнул к Лысяку, стянул галстук на его шее… Серов и Дима предостерегающе подняли руки: удушишь, дескать, сейчас.

Но с Лысяком ничего не случилось. Он корчился от боли, но из состояния веселья не выходил.

— Хи-хи-хи. Что вы делаете? — заливался Лысяк. — Мне же больно. Хи-хи-хи.

— Ну до чего нация тупорылая! — изумился Дима. — Вся им это… ля-ля-фа… се-ля-ви… Его душат, козлину, а он рыгочет.

Он снова принялся мучить киллера:

— Удавлю, сволочь! Говори, кто Демьяныча заказал?! Где матрешки заряженные?!

— Отпустите, мне больно…

Это были первые слова, которые Перес произнес по-русски. И без нервического хохота.

— То-то же! — Николай удовлетворенно отпустил галстук. — Уф! Вспотел аж. Скотина французская…

Серов наклонился к Пересу, заглянул в неестественно блестящие глаза:

— Отлично. Очухался, недоносок. Кто ты?

— Я — граф! — валяясь в изнеможении в кресле, Перес, тем не менее, ухитрился пафосно вздернуть подбородок.

— Граф? — недоверчиво хмыкнул Серов. — Погоняло, что ли? Ты из каких вообще?.. Под кем работаешь? Сосульку знаешь?..

— Граф Анри Перес… — заявил граф Анри Перес. И вновь расхохотался: — Моя бабушка была есть фрейлина императрицы. Я дворянин, я требую уважения меня!

— Ты переборщил, похоже, — с укором сказал Серов Николаю.

Если этот спрыгнул с катушек, Демьяныч не простит. Кого-то со злости уложит на месте. Придется сдавать Белое Сердце.

— Представляйте, императрица так любит петь… — воодушевленно болтал Лысяк, — так любит, так любит… Сопрано, хи-хи-хи. А бабушка у нее солистка… Калинка-малинка-малинка-моя-моя-ягода-калинка-твоя-не-моя…

— Твоя — не моя, тьфу! — плюнул Серов. — Слышь, Димон, вколи ему еще че-нибудь, чтоб замолк.

Дима набрал в шприц слабый раствор успокоительного.

— Господа, я с детства боюсь уколов… — заверещал Перес.

«Я уколов не боюсь, если надо — уколюсь», — всплыли в голове Егорова детские стишки. А потом другие: что-то про белую палату и крашеную дверь.

Дверь, правда, тоже была белая. И у сестры и доктора — белые халаты. И еще у сестры — большой красивый шприц.

— Как вы себя чувствуете?

Вопроса врача Егоров не понял. Стал бешено озираться:

— Где я? Мне нужно позвонить…

— Все ясно: русский турист. Напился и поплыл. Как обычно. На всякий случай свяжись с консульством, — велел врач сестре.

Знай Егоров язык и статистику, он мог возмутиться предвзятым отношением к русским туристам. Среди «напившихся и поплывших» за последний год не было зафиксировано ни одного русского. Финны были, немцы были, и вот сейчас, на фестивале, дважды был Тарантино. А русские не плавали.

— Хорошо, — кивнула сестра.

— Мне надо позвонить в полицию! Быстрее! Дайте телефон! Французский полицейский в лапах русской мафии! — нервничал Сергей Аркадьевич.

— Говорит, что он из русской мафии, — перевел врач. — Это они все так говорят, чтобы врачей запугать. Ему надо успокоиться.

— Может, укол сделать? — предложила сестра.

— Пожалуй. Русским это никогда не повредит.

Теряя сознание, Сергей Аркадьевич в ужасе думал о несчастном агенте Анри Пересе, который, конечно, мужик вредный, но, в общем, неплохой. А теперь страшный Троицкий пытает его раскаленным паяльником, вгоняет ему под ногти колючие иглы и…

За секунду до полной отключки Егоров успокоился. Нет, не лекарство подействовало. Просто именно в этот момент Плахов дозвонился до полиции.

Сработала тайная ментальная связь, соединяющая людей, подчас чуждых друг другу, но связанных общим важным — и, главное, хорошим — делом…

Перес сидел в кресле и плавно раскачивался из стороны в сторону, как какой-нибудь суфийский монах. Будто внутри у него звучала мистическая музыка. На вопросы он реагировал, но все как-то невпопад.

— Кто Демьяныча Хомяку заказал? — зло рычал Серов, схватив Переса за переносицу средним и указательным пальцем. — Витя-Кашалот?!

Сам Троицкий в версию про Кашалота не верил, но Серов ненавидел Витю пуще других врагов Демьяныча и был бы рад, если бы Кашалоту заслали «ответку».

— Да, у меня в детстве был хомяк… — Лысяк расплылся в заторможенной улыбке. — Белый, маленький, а ел много.

Николай влепил Лысяку легкий подзатыльник, чтобы тот «не кривлялся».