Книга Богатыристика Кости Жихарева - Михаил Успенский
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Как от пуговки было до пуговки
Да из петелки было в петелку
Пловет Змеишечко Горынчищо.
Тут все в церкви приужахнулись…
(Помните ведь, что пуговица и должна пугать?)
Публика решила, что теперь Дюку ничего не светит: «Еще некуда бодрее ему выступить».
Но Дюк сперва повторил все действия соперника, а потом
Как запели птичы тут певучии,
Закричали звери тут рыкучии,
Тут вси во церкви да оземь пали,
Оземь пали, да они обмерли…
Соловья-разбойника вспомнили? И, точно как в тот раз, князь Владимир взмолился:
Приуйми-тка птичек ты певучиих,
Призакличь-ка зверей тых рыкучиих,
Оставь людей нам хоть на семена…
«Не твое кушаю – не тебя слушаю», – высокомерно срезал князя Дюк. Только крестный отец смог его уговорить…
Что означает сия таинственная сцена? Что происходит между Чурилой и Дюком? Почему народ от этого страдает? Что за пуговицы такие? Ладно, свист Соловья еще можно понять…
Предположим, что рассказчик использовал здесь какое-то совсем древнее сказание о двух соперниках-чародеях, могучих волшебниках. Ведь пуговица в древние времена была прежде всего амулетом, оберегом, колдовским артефактом, а уж потом застежкой! Тогда понятно, почему только крестный отец Дюка смог утихомирить молодца: там, где крест, нет места магии!
Но происходит вся эта чертовщина именно в церкви. Снова загадка!
Второй раунд был попроще: перескочить на коне роковую Пучай-реку. Победил Дюк, а Чурила «в воду вверзился». Тут бы ему и конец, но Владимир пожалел:
Не руби-ко ты Чурилы буйной гОловы,
А оставь-ко нам Чурилу хоть для памяти.
Видно, киевский женсовет походатайствовал. И княгиня Апраксия.
..Нету во стольном граде во Киеве ни детской комнаты милиции, ни ювенальной юстиции, ни уполномоченного по правам ребенка.
«Значит, не прохожу я тут по малолетке, – сообразил Костя. – Отвечать придется как взрослому… Отсталый народ!»
Конечно, старшие товарищи встали за него горой:
– Да малый сроду в Киеве не был!
– Да Чурила уже сам не помнит своих нарядов!
– Не одна такая рубаха на белом свете!
Но красавец Чурила прекрасно знал свой огромный гардероб, а красная рубаха в белый горошек оказалась сшитой на заказ славным заезжим портным Сенлоранушкой сыном Гуччиевым. О том говорил неприметный лоскуток на подоле – такими портной метил все свои изделия.
И вышло слово Чурилово против слова Жихарева.
А про Куковяку коварного никто и слушать не захотел: какой такой Куковяка? Где он? Кто его видел?
Проклятый трикстер не только сам куда-то сгинул, но и памяти по себе не оставил!
– Божий суд! – сказал Илья.
– Божий суд! – подхватили гости.
– Быть по сему! – постановил Владимир Красное Солнышко.
Застолье было безнадежно испорчено.
Гости расходились мрачные.
– Ты, малый, не кручинься, – утешал Илья Иванович, когда богатыри вернулись на гостиный двор. – По молодости всякое бывает. Я, помнится, из лука по церковным маковкам стрелял… Алешке и не такое прощалось… Ежели ты прав, твоя и победа будет!
– А Божий суд – это как? – спросил Костя. – Меня в церковь поведут, что ли?
– Тебя на поле поведут, – сказал Алеша. – Добрый меч все решит…
– Так я же еще никогда с боевым-то не пробовал…
– Надо когда-то начинать, – сказал Алеша. – Чурила тоже с настоящим противником сроду не встречался… Авось одолеешь!
– Зато у Чурилы наставники были хорошие, из фряжской земли выписанные, – сказал Добрыня. – В настоящем бою он никто, а для себе подобных грозный противник. Эти сопляки богатенькие то и дело друг дружке кровянку пускают. Знакомы ему удары коварные – из-под руки, из-под щита, с переброскою клинка…
– Так у меня и доспехов нет, – сказал Костя.
– Завтра что-нибудь подберем, – сказал Илья. – Голым же не пустим…
А сейчас Костя и был полуголым: проклятую сорочку с него сняли как вещественное доказательство.
– Моя кольчуга на него не налезет, – сказал Алеша.
– Моя, пожалуй, тоже, – сказал Добрыня.
– Моя подойдет – разве что будет коротковата, – сказал Илья Иванович. – Так что брюхо береги!
– Правильно, – сказал Алеша. – Брюхо надо беречь, поэтому сядем-ка за стол, хоть мы и с пира княжеского пришли. Но я кое-что заначил!
– Утро вечера мудренее! – подвел итог Муромец.
…Взрослые повечеряли да захрапели, а Костя все никак не мог уснуть.
«Вот попадалово так попадалово, – думал он. – Это же не драка до первой крови. Это бой до последней крови. Сто пудов не по понятиям. Мы так не договаривались. Колобок меня сюда притащил и бросил… И Кузьма-Демьян козел, хоть и птица! Дуэль будет, типа как между Пушкиным и этим… ага, Лермонтовым. Только не на пистолетах. А жаль! Я отдачи от «макара» и не чувствую, а у Чурилы тонконогого рученька выше головы подскочила бы! Вот с мечом хуже. Мне и деревяшкой-то вон сколько синяков пацаны на учебных боях наставили… Неповоротливый ты, говорят… А с этой штабной работой я вообще тренировки запустил! И медицины настоящей тут нет… Что я родичам-то скажу, если он меня просто… убьет? Меня? Может, убежать, пока ночь на дворе? Смеяться будут…»
Глухая темная ночь стояла над Киевом. Мрачная ночь, роковая.
А тут еще за окошечком косящатым кто-то страшно заухал…
«Кузьма-Демьян! – встрепенулся мальчик. – Не бросили, родненькие мои…»
Поединок, он же Божий суд – непременная часть жизни всякого уважающего себя богатыря.
Надо же показать, что ты честь свою неуклонно блюдешь и никому не позволишь безнаказанно себя упрекнуть или обвинить.
Надо показать людям, что ты постоянно держишь себя в боевой готовности.
Встретил в чистом поле незнакомого витязя – первым делом померься с ним силой, а там уж как получится. Может, до смерти дело и не дойдет.
Секундантов в степи и на лесной дороге не найдешь, но хорошо, коли встретится третий богатырь, который подтвердит, что все было по-честному. Или вовсе помирит по совести.
Вот едет себе Илья Иванович, и видит он «в подзорную трубочку дальневидную», что «бьются-дерутся два богАтыря».
И такую думу думает:
Я поеду к ним да близко-наблизко, —
