Книга Господа офицеры - Андрей Ильин

У кого же покойный Фридбах приобрел перепроданные им Осипу Карловичу драгоценности? Мишель, не поленясь, изучил в амбарных книгах все предваряющую сделку записи. Нет, ничего похожего ни тогда, ни накануне, ни за полгода до того Густав Фридбах не приобретал.

Как же так?... Неужели в этот раз присущая ювелиру пунктуальность изменила ему? Навряд ли...

Должна быть где-то какая-нибудь пропущенная им запись...

Мишель вновь, самым тщательнейшим образом перебрал все бумаги и наткнулся на небольшую, изрядно потрепанную записную книжку, на которую ранее не обратил внимания.

Здесь не было инициалов, а были имена, вернее, клички, напоминающие собачьи или лошадиные, отчего сперва он принял их за какие-то домашние записи.

— Валериан Христофорович, голубчик, сие, кажется, больше по вашей части.

Валериан Христофорович, нацепив на глаза пенсне, бегло пролистнул страницы.

— Весьма, весьма интересный документ! — оживленно приговаривал он. — Судя по нему, наш покойник водил в высшей степени сомнительные знакомства. Да-с! Ибо сие, милостивые государи, есть не что иное, как список хитрованских злодеев! Вот, к примеру, полюбопытствуйте, запись «З. Бык». Далее цифирками: восемь, семь и шестнадцать, и при сем же буковки: "к" и "б" и "з", да к ним еще — "п"...

— Ну и что с того?

— "З.", как я предполагаю, имя — Захар, а Бык — кличка. Захар Бык — не последний, доложу я вам, в хитрованских кругах вор и душегубец. С коим наш достопочтенный ювелир, отец семейства и всеми уважаемый член общества, имел, как думается мне, встречу восьмого июля одна тысяча девятьсот шестнадцатого года.

— А буквы? — спросил Мишель.

— А буковки сии есть, по моему разумению, не что иное, как предложенный Захаром товар, который ювелир, не мудрствуя лукаво, зашифровал по первым буквам слов. «К.» и «б.» — это, по всей видимости, «колье бриллиантовое», а «з.» и «п.» — золотая печатка.

— Али золотой портсигар! — не утерпел, встрял слушавший Валериана Христофоровича с открытым ртом Митяй. — Честное слово, я видал такие — тяжелющие, пожалуй что с полфунта, а то и поболе!

— Благодарю вас, мой юный друг! — церемонно поклонился сыщик. — Вы делаете явные успехи.

— Выходит, Густав Фридбах скупал краденые вещи? — спросил Мишель.

— Почему бы и нет? — согласно кивнул Валериан Христофорович. — Коммерция, милостивый государь, всегда, коли дать себе труд хорошенько принюхаться, отдает душком криминала. О чем начертано еще в Священном Писании, где, возьму на себя смелость напомнить вам, сказано, что Христос изгнал менял из храма, дабы не осквернять сие благое место их источающим скверну присутствием!

— Да, да, как же-с, помню...

Мишель быстро перелистал страницы.

Так и есть! Вот они, не найденные им ранее ценности... Множество «к.», «б.», «д.» и прочих букв русского алфавита. И еще, предваряющая их, — заглавная «Ф.»...

Что за «Ф.» такое?

— Не могу знать! — сожалея, развел руками Валериан Христофорович. — Сия буковка, которую вы мне назвали, ни на какие догадки меня, увы, не наводит!

«Ф.»?...

«Ф.»?...

— Уж не Федор ли? — предположил Мишель.

— Как вы изволили сказать?... — оживился, заерзал Валериан Христофорович. — Федор?... Ах вы, умница, ах золотая голова! Федор и есть! Федька! Тот самый! Наш! Да-с!...

— Но как же так — выходит, Федька сдавал ему ворованные драгоценности, а после пришел — да и прибил? — усомнился Мишель.

— А чему вы так, голубчик, удивляетесь? Обычное среди душегубов дело. Будучи вором, исправно носил для продажи краденое, а как стал убивцем, вспомнил, где можно деньжатами разжиться, да по прежней-то, натоптанной тропке и пришел.

— Но Анисим говорил, будто бы это приказчик Михей Пантелеймоныч на хозяина своего навел, четверть за то запросив!

— Так, да не так! — возразил Валериан Христофорович. — Сам-то он поостерегся такое незнакомым людям, хошь даже злодеям, предлагать. Я так полагаю, что это Федька его нашел да застращал, дабы прознать, куда ювелир золотишко свое прячет. Потому как понимал, что тот самое ценное на прилавке не держит, а хоронит где-нибудь подале, за семью замками, в тайнике! Отчего приказчик ему и понадобился. А тот, будь не промах, за услуги свои четверть запросил. Хотя получил навряд ли, а, смею вас уверить, пребывает ныне где-нибудь на дне Яузы-реки с пудовым камнем на шее... Да-с! А вот где те драгоценности Федька прежде взял — я вам, милостивые государи, не скажу. Боюсь, сие одному только ему известно!...

Да, верно!...

Вот и выходит, что все концы ведут нынче к Федьке. И без него никак этот узелок не распутать!

Так?

Так оно и есть, Федор — ключик ко всем загадкам!

Да только где его теперь взять — Федьку-то?!

Глава 34

Пришла беда — откель ее не ждали.

Как уж то случилось, никто толком сказать не мог, а только заломал лесничего медведь. Ушел он — и пропал, лишь через три дня его сыскали. Нашли его, сердешного, в чащобе, в яме, землей да листвой присыпанного, — убил его медведь и спрятал тухнуть, чтобы после прийти да съесть.

Вытянули беднягу, на дровни бросили да домой повезли. Как его жинка увидала — сразу чувств лишилась! Как ей теперь одной, без кормильца, с тремя ребятишками жить?

Отпела муженька Матрена, похоронила да, котомку собрав, пошла по деревням работу искать, а где и милостыньку просить. Шла, а за ней, за подол ее держась, семенили ребятишки — все мальчики. Два на одно лицо, а третий совсем иной — и глаза, и нос, и уши. Шли, да не плакали — лишь носами шмыгали. Видно, все слезы у них кончились.

Ножки у них еще маленькие, а идти далече.

Придут, бывало, в деревню, встанут на паперти церковной, ладошки свои махонькие выставят и целый день на солнцепеке, а то под ветром да дождем стоят — может, кто из милости чего и подаст. Где давали, а где за целый день ничего они так и не выстаивали. Год тот неурожайным выдался, оттого много попрошаек по Руси ходило — всех все равно не накормить...

Один-то сынок ее скоро помер. Видно, застудился, как на голой земле спал. Сперва сильно кашлял, а после его в жар бросило, и он в одночасье сгорел.

Только все перед смертью плакал и покушать у маменьки просил. Да только дать ему было нечего.

Зарыла его Матрена при дороге да дальше побрела.

А за ней, за юбку ее держась, — два оставшихся сыночка.

Один — ее, а другой не родной — приблудный. Ране то все они для нее ровней были, а ныне, как живот подвело, — нет. Вот и надумала она от приблудыша избавиться — все одно, если при себе оставить, помрет.