Книга Еще жива - Алекс Адамс

Тук, тук.

Кто-то думал, что это оригинально — выложить полосу желтой плитки вдоль коридора. Львы, и тигры, и медведи — о Боже! Я следую за ними, потому что именно это делают заблудившиеся девочки, которые хотят повстречать волшебника и поскорее попасть домой.

Дальше по коридору. Поворот направо. Иду по желтым плиткам, оранжевым, где натекла кровь Лизы. А вот и дверь, не закрытая до конца, так что узкая щель дает возможность заглянуть в нее. Толкаю ее коленом, и она распахивается.

Тук, тук, бух!

Лиза здесь. То есть я думаю, что это она. Тут столько крови, что я с трудом могу понять, где что. Она на столе для обследования пациентов, ноги зафиксированы в петлях, руки свисают по бокам. Ее голова наклонена ко мне, но она не знает, что я пришла. Лиза уже ничего не узнает, кроме, пожалуй, хозяина подземного царства, или Господа Бога, или какого-то иного божества, которому она молилась и который существует.

Между ее ног швейцарец, тоже залитый кровью. Его одежда промокла, светлые волосы измазаны, все ярко-красное. Меня поражает это странное обстоятельство, поскольку Лиза мертва, но при этом ее кровь выглядит так, как должна бы выглядеть в живом теле.

Швейцарец оборачивается ко мне, в руках он держит ее внутренности. На что похожа матка, я имею представление только лишь по схематическому рисунку из учебника анатомии, но думаю, что именно ее он швыряет в металлический таз.

Он разворачивается, его голубые глаза сверкают непреклонностью и безумием на запятнанном красным лице.

— Он должен быть здесь, — бормочет он. — Должен быть.

— Что ты сделал с ней?

Мое горло парализовано, губы скованы бессильной вялостью. Удивительно, что словам все же удается покидать их и складываться в осмысленную последовательность.

Он копошится скальпелем в том, что осталось от Лизы, затем поднимает взгляд на меня.

— Он должен быть здесь.

— Кто?

— Эмбрион! — кричит швейцарец и швыряет таз в стену.

Таз отскакивает и приземляется у моих ног, содержимое раскидывается слякотной массой.

— Она была беременна. Должен быть плод. Где он? — продолжает орать швейцарец.

Произнося каждое слово по слогам, он втыкает скальпель в ее тело и дергает на себя, кромсая от пояса вниз.

— Он здесь, внутри, и я найду его!

Засунув обе руки ей в нутро, он погружает их по локоть.

— Ты убил ее, — просто говорю я ему.

Он так энергично качает головой, что капли с его мокрых волос летят на стену.

— Нет, нет, нет! Она сама себя убила. Она легла под своего отца. Она забеременела. Она сосала мне член, нося дитя другого мужчины. Она пришла по собственной воле, пока ты спала. «Помоги мне», — молила она меня. Как я мог отказать в помощи? Я помогал многим женщинам в ее положении.

— Ты убил ее.

— Я… не… убивал… ее… — рычит он.

Его трясет от злобы, но на меня он не смотрит.

— Где он? Где она его спрятала?

Он вдруг разворачивается на месте.

— Ты его забрала, так ведь?

Я не понимаю. Лиза была беременна. Он говорил, что это так. Эта тошнота по утрам, никаких явных признаков «коня белого». А если не это… то что тогда?

Слезы катятся у меня по щекам. Я вытираю их тыльной стороной ладони.

— Посмотри, что ты сделал с ней, чудовище, — говорю я. — Она была человеческим существом. Всего лишь девочка. Что с тобой, сумасшедший ублюдок? Ты как будто одна из тех чокнутых женщин, о которых писали газеты. Они разрезали беременную и вытащили ее ребенка. Ты сумасшедшая женщина, не мужчина.

Это приводит его в ярость. Его искаженное, испачканное кровью лицо — безумие во плоти. И он кидается ко мне со скальпелем в руке, залитый таким количеством крови, больше которого я не видела в своей жизни. В мертвом свете люминесцентной лампы она сияет рубином.

Я убегаю. Он бросается за мной. Мы мчимся по коридору, оскальзываясь на крови Лизы. Как два комика. Швейцарец пытается схватить меня, но я отпрыгиваю вправо, а его продолжает нести прямо. Я подхватываю один из пластмассовых стульев. Я не останусь в долгу. Я делала это и раньше: использовала стул в целях самообороны.

Когда он понимает, что промахнулся, что меня нет перед ним, он разворачивается. В этот самый момент я с силой обрушиваю стул ему в лицо.

«Ой, — думаю я, — как больно». Я не могу сообразить, почему мне тоже больно, если ударила я.

Затем я опускаю взгляд и осознаю связь между болью и скальпелем, торчащим у меня из руки.

Держась одной рукой за лицо, он, с трудом переставляя ноги, будто его подошвы увязают в патоке, идет на меня.

— Я тебя разрежу, — говорит он невнятным из-за разбитых губ голосом, — и покажу тебе.

Мое дитя, пожалуйста, только не мое дитя.

В моем сознании щелкает переключатель. Я никогда этого не позволю. Швейцарец убил Лизу, но больше он ничего у меня не отнимет. Он не понимает. Если он убьет меня, я тоже лишу его жизни. Я скапливаю столько слюны, сколько могу, и плюю ему в лицо.

Представляю осуждение во взгляде своего отца, но он мертв. Я слышу лекцию матери о том, чего леди не должны делать. Но она тоже мертва. Есть только я и он, и, думаю, с учетом сложившихся обстоятельств, мои родители меня все же одобрили бы.

— Я разрежу тебя.

Его голос шелестит, как оберточная бумага.

Я убегаю.

Тогда

— Идем со мной, — говорит мне Дженни в один из четвергов, когда мы встречаемся на ступеньках библиотеки.

Она в своем красном пальто, шея обмотана шарфом цвета верблюжьей шерсти. На мне такой же наряд, только черного цвета.

— К моему психотерапевту, я имела в виду.

Я смотрю на нее так, будто она обезумела, но в таком случае весьма хорошо, что она посещает психотерапевта. Я говорю ей об этом, и она смеется.

— Она тебе понравится. Лена — потрясающая.

Мои плечи слегка ссутуливаются. Где-то на периферии моего сознания теплилась надежда, что ее психотерапевт — Ник.

— Не думаю.

— Мне бы это помогло.

— Каким образом?

— Лена говорит, что у меня есть нерешенные проблемы брошенности, коренящиеся в детском возрасте. Она предполагает, что, встретившись с тобой, сможет лучше понять ситуацию. Так как?

— Нет. И когда это ты была брошенной?

Мы заходим внутрь. Сестра обижена, ее плечи напряжены, а подбородок высоко поднят. Она не смотрит в мою сторону, только раз незаметно бросает на меня сердитый взгляд.

Становимся в хвост очереди. Потихоньку продвигаемся вперед. Стараемся держать нервы в узде, когда слышим неизбежные взрывы скорби уязвленных горем сердец.