Книга Оборванные струны - Надежда и Николай Зорины

— Ну а теперь к столу. Нельзя же враз извести все патроны. Потом еще постреляем, — говорит он мне и незаметно, будто кто-то посторонний может увидеть, передает пистолет.

Я не спорю, кладу его в карман пиджака — все должно повториться.

Садимся за стол. Разливаем вино по бокалам, Нора кладет лапы мне на колени и заглядывает в глаза. Я даю ей кусок грудинки без косточки и глажу по лохматой голове.

— Почитай что-нибудь, — просит муж, так, как будто все происходит в первый раз. Я поднимаюсь с бокалом в руке, задумываюсь: какое стихотворение подойдет случаю — как будто не знаю какое, как будто не жила в том дне, как будто никакого «того» дня не было.

— «Зеленые и добрые глаза у тигра», — наконец говорю я, словно слова сами собой вытекают. И они действительно начинают течь и дотекают до концовки:

Сегодня утром я ничего не помню, только

Зеленые и добрые глаза у тигра.

И смеюсь, смеюсь, достаю пистолет и стреляю… в дерево. В комическом ужасе мой муж закатывает глаза и падает, изображая убитого.

— Вот так все и было, — говорит он мне, поднимаясь. — Именно так. Молодец, хорошо справилась! — Берет у меня из руки пистолет, перезаряжает и отдает назад. — Пойдем.

— Куда? — не понимаю я, ведь все уже кончилось. Мы прошли испытание, все позади.

— Туда. — Он кивает в сторону бревна, где осталось несколько недостреленных банок. — Ты же хотела еще пострелять.

— Хотела, — неуверенно говорю я, — но, может, попозже?

— Нет, сейчас.

Он обнимает меня и ведет к бревну. Целует и смотрит… странно смотрит. Мне становится страшно. Отходит, пятясь, на несколько шагов и все не отрывает от меня взгляд. Мне становится очень страшно.

— Знаешь, я тебя обманул. Я тебя попросту использовал. Ты никто. Абсолютно чужая для меня женщина. Я тебя никогда не любил, да и не мог любить, потому что… Моя жена — Маргарита Синявская, я убил ее прошлым летом.

Я не понимаю, о чем он, совсем не понимаю. Маргарита Синявская? При чем здесь она? Я смотрела несколько фильмов с ее участием, но при чем здесь она? Сжимаю рукоятку пистолета, ладони вспотели, рукоятка скользит.

— Она мне сказала, что не любит меня, никогда не любила! Она мне сказала, что уходит к другому человеку. Все происходило на этой самой поляне, вот здесь, у этого самого бревна. Мы стреляли по банкам, у меня в руке был пистолет, когда она это сказала. Я выстрелил… Я любил ее больше всего на свете, я не хотел ее убивать. Это был несчастный случай. Мой адвокат… Нет! Это было убийство! Я убил ее и получил год условно, мой адвокат постарался. Разве это справедливо? А тебя я просто использовал. Тебя я попросту нанял, чтобы ты… Да стреляй же, стреляй! Невозможно на таком расстоянии промахнуться, даже ты не сможешь. Стреляй!

Я сжимала, сжимала потную, скользкую рукоятку пистолета, в голове была пустота. Он смотрел на меня с гадливой жалостью, подставляя под выстрел грудь.

— Стреляй, черт возьми! Неужели ты не понимаешь, что я… Она бы выстрелила, она бы не смогла снести такого оскорбления. Я тебе заплатил, в конце концов! Десять с половиной миллионов рублей — неплохой гонорар за такое простое дело. Стреляй! Никто мое убийство не свяжет с тобой — ты мне никто. Ты простое орудие.

В голове пустота, а в теле невыносимая тяжесть. Я опустилась на землю, пистолет выскользнул из потной, слабой, абсолютно неприспособленной к убийству руки. Да я вообще мало к чему приспособлена, слабая, глупая, жалкая, ну чего он от меня хочет?

— Почему я? — спросила слабым, глупым, равнодушным тоном. — Почему я должна тебя убить?

Он поставил меня на ноги, насильно, нетерпеливо, поднял пистолет, всунул мне в руку.

— Тебе пересадили ее почку. Если бы не она, ты бы умерла. В тебе часть ее. Я следил за тобой, с самого начала, еще в больнице. Я и сам не верил, что такое возможно. Оказалось, еще как возможно! Генетическая память — хитрая штука, особенно если ее подпитывать и направлять в нужную сторону. Журнал помнишь? Это я тебе его подбросил в качестве пробного шара. А ты с радостью ухватилась. Потом, когда ты, выписавшись из больницы, бросила работу в университете и стала репетитором, выкрал его у тебя и вклеил страницу с липовым объявлением. Я тебя сделал, я изменил твою суть. Впрочем, ты почти не сопротивлялась, с радостью воспользовалась ее жизнью, ее ощущениями, потому что своих у тебя не было. Ты никакая, то есть была никакой. А благодаря генетической памяти, ее памяти, которая стала твоей, превратилась в Маргариту. Она должна отомстить за свою смерть, только она.

— Вы сумасшедший!

— А ты — юродивая. Тебя использовали, тебя оскорбляют, а ты не можешь даже оскорбиться по-настоящему. Она бы смогла. Ты — почти она. Стреляй!

Она бы смогла. Да что он знает о ней?

— Стреляй!

Она бы смогла… Будить себя по утрам собственным смехом, чтобы прогнать ужас ночи. Найти своего Лужина, такого нелепого, такого немыслимого, без которого жить невозможно. Я лучше знаю, что смогла бы или не смогла она. Я почти она. Или она почти я. Не важно. Наши роли перепутались, наши жизни сплелись. Я ее полюбила, такую хрупкую, легкую Флер, такую надломленную, идущую по краю, всегда по краю — ей, невесомой, этого края хватало.

— Ну чем тебя еще пронять? — Он жаждет отмщения, он требует последнего акта своей безумной страшной пьесы. — Пора заканчивать. Доиграй, хоть раз в жизни что-нибудь сделай. Тебе же понравилась твоя роль в «Эпилоге». Скажешь, нет? Я за тобой наблюдал, я все время неотступно за тобой наблюдал, я видел, что с тобой сделал этот фильм. Твоя жизнь вдруг наполнилась смыслом, ты с радостью ухватилась за этот образ. Так стреляй же, черт тебя побери, покажи, что в самом деле на что-то способна. Доиграй свою роль!

Мою лучшую, мою единственную роль… А ведь он ничего в ней не смыслит, сумасшедший режиссер, он так и не понял, так и не смог прочитать того, что написано между строк в ее сценарии.

Качаю головой, опять делаю попытку присесть на траву и уже не роняю, а намеренно отбрасываю в сторону пистолет.

— Идиотка! — Он просто взбешен. Совсем не церемонясь, рывком поднимает меня на ноги, подает пистолет. — Я над тобой смеялся, все время смеялся, наблюдая, как ты с дурацкой робкой улыбкой примеряешь на себя ее образ. А эта продавщица, поклонница из магазина? И парень из перехода? Я им рассказал, что одна сумасшедшая вдруг вообразила себя актрисой, и попросил подыграть. Мы потом хохотали все вместе. Ну, стреляй же!

Голова начинает кружиться, ноги совсем не держат, но он не позволит мне упасть, отключиться. Он меня замучает до смерти.

— Не смотри так! Господи!.. Или смотри! Это ее взгляд, ее характерный взгляд. А я-то боялся, что не получится. Меня уверяли, а я не верил. Я столько литературы за этот год изучил и все же сомневался… А они оказались правы, тысячу раз правы. Генетическая память коварная вещь. И ладно бы сердце, а тут… Видимо, чем примитивнее личность, тем больше влияет на нее генетическая память. Да, да, дело в этом! Ты была никакой, ты была полой, пустой. Рита бы тебя даже не заметила. Просто скользнула бы взглядом, как по не самому удачному серому фасаду здания, и прошла мимо.