Книга Квазимодо - Алекс Тарн

В углу, выдавая обуревающие его чувства лишь частым-частым трепетанием самого кончика хвоста, а в остальном старательно сдерживаясь, как и положено хорошо обученной, воспитанной собаке, сидел Квазимодо. Правда теперь, когда хозяин наконец обратил на него внимание, он начал еще и слегка повизгивать.

«Господи-боже-мой! — выдохнул Василий, приседая на корточки. — Квазимодочка… родной ты мой… ну иди сюда скорее, иди…»

Шквал собачьей любви налетел на него, вовсю работая теплым шершавым языком, ткнулся в колени, чмокнул мокрым носом сразу в обе щеки, сбил с ног, прижался, отскочил, трижды обежал вокруг стола, заполошно дыша и бешено размахивая хвостом и набросился снова — языком, как метелью, заметая руки, лицо и вообще любую доступную часть хозяйского тела.

«Квазиморда, отстань!.. — кричал Василий, смеясь и закрываясь руками от языка, который, казалось, атаковал его одновременно с десяти различных направлений. — Хватит… все… Сидеть!»

Услышав команду, Квазимодо радостно уселся перед хозяином. Он свесил язык и улыбался во всю ширину своего изуродованного рта. Разогнавшийся хвост, вздымая пыль, продолжал молотить по полу. Василий, отдуваясь, поднялся на ноги.

«Фу-у… Ну тебя, пес, на фиг с твоими нежностями. Так ведь и убить можно, ты знаешь?»

Пес, уловив вопросительную интонацию, счастливо кивнул. Он и в самом деле был готов на все. Теперь-то, с хозяином, его уже ничего не страшило. Более того, эта встреча освящала или по крайней мере вносила смысл во все его предыдущие действия. Предоставленный сам себе, покинутый посреди пустыни, без еды, без воды и, что хуже всего — без команд, он ухитрился принять правильное решение, он смог точно угадать желание хозяев, их безмолвное указание, угадать и выполнить. Сознание этого наполняло его безмерной гордостью. Ради таких моментов стоило жить.

Василий сел на стул, погладил пса по голове.

«Что ж теперь делать-то будем, а, Квазимодина? Мишка вот ничего не оставил, ни тебе письмеца, ни тебе записочки… да и ты, боюсь, рассказчик тот еще. Что скажешь? Да не кивай ты, глупая псина… Давай-ка, пока передохнем, с утра пораньше пройдемся, поищем местных хануриков. Авось они чего знают. А?»

Квазимодо снова кивнул и улыбнулся.

* * *

Кто-то скажет — попрошайничество, кто-то — выклянчивание милостыни. Осел подобные определения отвергал с негодованием. Он предпочитал именовать себя нищенствующим рыцарем. Слово «рыцарь» отличается удивительным качеством — с гладких блестящих доспехов его, не пачкая и не прилипая, соскальзывает любая грязь и нелепость. Будь Дон-Кихот каким-нибудь купчиком, менялой или брадобреем — да разве у кого дрогнуло бы сердце при виде его идиотских выкрутасов, достойных разве что занюханной провинциальной психушки? Да ни у кого бы не дрогнуло, уж будьте покойны. Даже потешаться бы над такой мелочью не стали, даже на простое пожатие плечами не раскошелились бы…

Но стоит только назвать его «рыцарем», а еще пуще — «рыцарем печального образа» — оо-о-о… насколько это сразу меняет дело! Обыкновенная глупость немедленно превращается в возвышенное благородство, неуклюжесть выдается за рыцарское презрение к опасности, а тривиальная возня со свиньями оборачивается восстанием возвышенной души против косных императивов действительности. Вот взять хоть Осла, драного морщинистого попрошайку, шкандыбающего в похмельном утреннем ознобе по перекрестку, от машины к машине, заплетая ногу за ногу и тряско звеня монетами в белом пластиковом стаканчике. Ну ведь отребье, ей-Богу, отребье-непотребье, иначе и не скажешь, правда?

А вот и неправда, неправда! Посмотрите на него не просто как на дошедшего до крайнего бесстыдства алкаша, а как на нищенствующего рыцаря, и тогда совершенно другая картина предстанет перед вашим изумленным и восторженным взором. Какая царственная небрежность сквозит в каждом его жесте! С каким ненавязчивым достоинством он наклоняется к окошку водителя! Как милостиво отпускает грехи тем, кто старательно смотрит в сторону, не желая высунуться ни на секунду из своей кондиционированной консервной банки на колесах! Какое наивное удивление, какой восторг перед непостижимой щедростью Создателя написаны у него на лице, когда в стаканчик вдруг падает рифленая десятишекелевая монетка! Каким величественным кивком головы он приветствует презренную медь! Можно ли задеть такого человека, свободно и празднично парящего в сияющих чистотой эмпиреях рыцарства? Нет. Ему можно лишь дать или не дать, но задеть его нельзя — слишком высоко витает он над нашим низменным миром, слишком далеко — там, где яркие звезды сверкают на сиреневых небесах и на пурпурных мантиях, даря своим волшебным отсветом забитый машинами, вусмерть загазованный перекресток.

Кстати, перекрестки… они ведь тоже разными бывают. Далеко не всякий годится для такого деликатного занятия, как нищенствующее рыцарство. Во-первых, конечно, нужен тут светофор, причем не просто светофор, а очень правильно отрегулированный, с возможно бо?льшим периодом ожидания и не слишком коротким «зеленым», чтобы уже объятые клиенты не задерживались попусту, а уезжали, освобождая место для новых. Вопрос этот настолько важен, что зачастую нищенствующие рыцари специально выводят светофор из строя, чтобы затем, дождавшись ремонтников, добиться у них — конечно, не за бесплатно — наилучшего соотношения времен.

Во-вторых, здоровье тоже не казенное, даже у рыцаря, в особенности после вчерашней молодецкой пирушки за круглым столом короля Артура. И хотя тяжелого стального шлема на рыцарской башке не наблюдается, но похмельные спазмы стискивают ее покруче любой украшенной плюмажем железяки. А солнце, проклятое, вот оно, тут как тут, жжет на всю катушку, мечет раскаленными стрелами, колет копьями, рубит наотмашь бедную ланселотову голову. Вот и получается, что нет ничего ценнее защищенного перекрестка, надежно укрытого с востока высокой батареей домов, с юга — редутами ветвистых деревьев, с запада… а впрочем, с запада не существенно… пусть себе лупит с запада, пусть нападает… ведь рыцари к тому времени из этого боя давно уже вышли и разговляются потихонечку где-нибудь в тихом уголке, ведя приятную беседу о ратных подвигах и ежедневных поединках с нестрашными зелеными драконами.

Именно такой замечательный, тенистый и превосходно отрегулированный перекресток приходится на угол улицы Разиель и бульвара Ерушалаим, там, где утренний поток машин делает левый поворот с широкого проспекта в тесноту и пыль яффских переулков.

«Вон он, Квазиморда, — сказал Василий, указывая рукой. — Да нет, не там, вон там, между деревьями смотри, между деревьями…»

Квазимодо посмотрел и, в самом деле, увидел знакомую фигуру Осла в практичной темно-коричневой футболке, медленно перемещающуюся вдоль длинного ряда автомобилей.

— «Пошли, подойдем поближе.»

Они пересекли шоссе и уселись под деревом прямо на земле, поглядывая в сторону Осла — ненавязчиво, чтобы не мешать человеку работать и в то же время достаточно настойчиво, чтобы показать, что пришли по делу, а не просто так — поздороваться.

Шаркая стоптанными сандалиями на босу ногу, Осел переходил от машины к машине. Сейчас он двигался в направлении своего приятеля-светофора, особо не торопясь, точно зная, что тот сменится на зеленый не раньше, чем нищенствующий рыцарь обойдет всех клиентов. Да и вообще спешка в этом деле неуместна. Люди не терпят неожиданностей, особенно когда они сидят в машине, думая о чем-то своем, мелком и важном, нервничая из-за опоздания или вспоминая события вчерашнего дня или вчерашней ночи, слушая радио, а то и просто погруженные в теплый бездумный бульон одиночества, в котором разрозненно плавают редкие обрывки мыслей и чувств. Где еще может спокойно уединиться современный человек, кроме как в собственном сортире да в собственном автомобиле?