Книга Парижская тайна, или Истина в вине - Наталья Андреева
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Поскольку его уволили, можно было не церемониться и не подбирать слова. Она молчала, о чем-то напряженно размышляя. Долго молчала.
– Так когда свадьба? – настойчиво спросил он.
– Думаю, скоро, – улыбнулась вдруг Елизавета Петровна. – Теперь скоро. Спасибо тебе.
– Да за что?
– Если бы не ты… В общем, спасибо!
– А чем вы занимались в погребе, Елизавета Петровна? Вино дегустировали?
– Откуда ты знаешь, что мы с Вороновым там были?
– Я случайно подслушал ваш разговор в кабинете. Вы ревновали его к Нике, а потом добились-таки персональной экскурсии.
– Да, мы смотрели новинки, – кивнула она. – Тот самый «Сотерн»…
Она вздрогнула.
– То самое вино, виноград для которого собирали еще при жизни Наполеона? До его поражения при Ватерлоо? – вспомнил и он.
– Откуда ты знаешь?
– Воронов рассказывал, когда мы в пятницу вечером спускались в погреб, только я не понял, в чем фишка.
– Видишь ли, Миша, «Сотерн» – долгожитель среди вин, – пояснила Елизавета Петровна. – Это десертное белое вино, качество которого с годами только улучшается. Плоды снимают вручную, и только те, которые поразил грибок. Плоды от этого сморщиваются, усыхают, в них концентрируется сахар, оттого и получается такое сладкое вино. Сборщики неоднократно, порой до ноября, возвращаются и выискивают эти испорченные ягоды, похожие на изюм. Сам понимаешь, что урожай маленький, в редкие годы винограда собирается достаточно для производства качественного вина. Отсюда и цена. Но зато оно может жить до ста лет и более, я имею в виду лучшие вина.
– Я вам признателен за лекцию, но почему вы при слове «Сотерн» всегда вздрагиваете? Я это заметил. Фразу «истина в вине» я слышу постоянно. И от вас, и от Дмитрия Александровича. Объясните же, наконец!
– Да, у меня с этим вином связаны неприятные воспоминания, – кивнула она. – Я уже рассказывала, как убили жену Воронова.
– Да, рассказывали.
– Ладно уж, признаюсь тебе. В тот день я ехала к ней. У Маши день рождения, а мы ведь были подругами. Разумеется, я не могла не поздравить ее. Я позвонила, и Маша сказала, что вечером они с Димой уезжают за город смотреть новый дом. И добавила: «Если хочешь, приезжай сейчас». И я поехала, – сказала Елизавета Петровна. – Так вот, я везла ей подарок: бутылку вина. «Сотерн». Она его обожала! Я отдала за эту бутылку несколько тысяч долларов, но мы ведь дружили.
– Вы слишком часто это повторяете.
– И что? Я до сих пор не могу прийти в себя. Какая ужасная трагедия! – Она передернулась. – Но кто ж знал? Ее никто не хотел убивать. Это была трагическая случайность.
– Вы так и не выпили вино?
– Нет. Не выпили. Господи, да мы и не собирались его пить! Это был мой подарок ей к сорокалетию. Она отлично разбиралась в винах, и именно с ее подачи Дмитрий начал собирать свою коллекцию.
– Так это вы ей звонили? Что-то случилось по дороге?
– Да, – кивнула Елизавета Петровна. – Поэтому она и выскочила из дома. Вот почему мне так неприятно об этом вспоминать. Получается, что я косвенно виновата в ее смерти. Я до сих пор с содроганием вспоминаю тот ужасный день. Я ждала ее на шоссе, у меня сломалась машина. Маша должна была подъехать и подхватить меня. Мы бы посидели, отметили ее день рождения и дождались моего шофера с другой машиной. Я ждала на шоссе час, а потом позвонила ей на мобильник. Трубку взял незнакомый мужчина, представился следователем. И сказал, что квартиру пытались ограбить, но внезапно вернулась хозяйка, и в нее выстрелили. В упор. Я закричала: «Она жива?!!» Мне ответили, что ее отвезли в больницу. Я, естественно, тут же принялась звонить в клинику. И там сказали… «Она скончалась еще в машине».
– А что стало с той бутылкой вина? – тихо спросил он.
– Да ничего не стало.
– Где она сейчас?
– У меня дома. А что ты так разволновался?
– Я пытаюсь понять… Похоже, мне надо проконсультироваться у Дмитрия Александровича.
– На предмет?
– У меня вопрос специальный. Касается вина.
– Я могу тебя проконсультировать. Я в этом отлично разбираюсь.
– Скажите… – Михаил задумался. – А что это за бутылка, которую Воронову не следовало покупать на аукционе?
Она вздрогнула:
– Вино? Какое вино?
– Вы же сами об этом говорили!
– Ах, это… Запомнил, значит. Молодец. Память у тебя профессиональная. Хорошо, и это скажу. Год назад в Париже прошел винный аукцион. Закрытый, для нас пятерых. На торги выставлялась одна-единственная бутылка вина, «Мутон-Ротшильд» 1949 года. И Дмитрий Александрович назвал запредельную цену. Миллион евро, – произнесла она равнодушно.
– Ого!
– Вот и мы так сказали: ого! Это уж слишком! Он хотел сделать подарок любимой жене к сорокалетию.
– Да? Ну, тогда я его понимаю!
– А я – нет. И никто из нас его тогда не понял. Разве что Матисс…
– Как-как?
– На ней аппликация Матисса, – пояснила она.
– Постойте-ка… Как вы сказали? Аппликация? Я что-то подобное видел… Ну, да! За ужином в пятницу! Вы еще сказали: «Ты это собираешься пить?» Я прекрасно помню!
– Ну и что? Согласись, что пить такое вино – глупость.
– Воронов ее убрал. Бутылку. Я так понял, что это была шутка.
– Правильно понял. Ну что? Я ответила на все твои вопросы?
– Почти. Но мне все равно надо спуститься в погреб. Это важно.
– Постой… Ты что, решил провести собственное расследование?
– Но надо же знать, кто убил Таранова и Бейлис?
– Кому надо? – в упор посмотрела на него работодательница.
– У нас два трупа. Если Таранов вполне мог сам сорваться с башни, то Бейлис сама себя задушить не могла. Будет возбуждено уголовное дело по факту насильственной смерти, – пояснил Михаил.
– Воронов что-нибудь придумает, – равнодушно сказала Елизавета Петровна. – Скандал никому не нужен.
– Но…
– Я посоветовала бы тебе собрать вещи, – заявила она, взглянув на часы.
– Но до вечера еще далеко!
Он тоже посмотрел на часы. Десять утра. Интересно, ужин в программе предусмотрен? Или это вновь будет поздний обед?
– Думаю, мы уедем отсюда раньше. – Елизавета Петровна поднялась. – Гораздо раньше. Но надо позавтракать.
– Вы у себя в комнате будете завтракать? – Он тоже встал. Аудиенция Ее Королевского Величества окончена.
– Зачем же? Спущусь вниз.
– Вас теперь и Ника не раздражает?
– Она всего лишь пешка в этой игре. Глупая, своенравная девчонка.