Книга Каменный ангел - Маргарет Лоренс

Ни гроша за душой, ни цента в банке, жилище — серая халупа, за ее стенами — ветер, несущий лишь грязь и несчастья, — и все же эти двое закрылись для всего этого и открылись лишь друг другу. Столь бурный всплеск настоящей жизни, не ищущей оправданий, в этом презренном и непонятном мире казался чем-то невероятным. Его последний вскрик был сродни вою ветра. Для нее все закончилось иначе — из груди вырвались слова:

— Любовь моя… любовь моя…

От потрясения мое сознание странным образом затуманилось, но это быстро прошло. Я взяла себя в руки. Перво-наперво я подумала о том, что Лотти сойдет с ума, когда узнает. Мое же отношение было однозначным — после смерти Брэма дом стал моим. У этой парочки напрочь отсутствовал стыд, зато наглости хоть отбавляй — подумать только, заниматься этим средь бела дня, прямо здесь, на моем диване из Торонто. Мысль эта приводила меня в бешенство. Лежа на голубом узорчатом покрывале, словно краб на дне отделанного плиткой бассейна, я лопалась от тихой злости. Шевелиться нельзя. Тело затекло и онемело, от шерстяной ткани все чесалось.

Они поднялись как ни в чем не бывало и стали готовить ужин. Она накрыла на стол, а он, посвистывая, стал греметь сковородками и зажег плиту. Когда все было готово, они сели есть в своем игрушечном домике. Мой живот урчал от голода, но они этого не слышали. Они были во власти своей игры. Наконец они покинули дом. К этому моменту есть я больше не хотела. Перелегла в кровать и стала обдумывать план.

В другое время мне никогда бы не пришло в голову звать Лотти в союзницы, но сейчас другого выбора не оставалось — ни у меня, ни у нее. Мы сидели у нее в гостиной и пили чай. В ее доме ничего не поменялось. Как и раньше, он пестрел декоративным мусором. У нее всегда была привычка ставить хорошие вещи рядом с дешевыми безделушками. Неплохую акварель с изображением венецианского Моста вздохов охраняли с боков две ядовито-зеленые гипсовые рыбины, надутые и с выпученными глазами. Дорогая фарфоровая фигурка девушки-цветочницы делила полку с розовым керамическим пуделем, какие обычно продают в лавочках «Все по пять центов» маленьким девочкам с карманами, набитыми мелочью из копилки. Повсюду, куда ни глянь, лежали вязаные салфетки, как будто в комнату ворвалась вьюга и осыпала ее жесткими матерчатыми снежинками.

Фигурой Лотти напоминала гриб-дождевик. Казалось, если по ней постучать, она или лопнет, или подпрыгнет, как мячик. Дризеры всегда были склонны к ожирению. Мать ее я помнила плохо, ибо она удачно умерла молодой и незамужней, а вот тетка-портниха, взрастившая Лотти, ходила вразвалочку, словно гусь, откормленный к Рождеству.

Лотти была в темно-синем шелковом наряде, явно сшитом на заказ, — вероятно, с расчетом, что темный цвет сделает ее стройнее. Наивная. Конечно же она не смогла устоять перед соблазном украсить шею увесистыми бусами из искусственного жемчуга. Я и сама была далеко не стройной, это правда, но моя полнота была другого свойства — у меня никогда не было этого дряблого жира, дрожащего и трясущегося самостоятельно, вне зависимости от движений его обладателя. В тот день на мне был темно-розовый шелковый костюм, который я купила весной на распродаже, и шляпа в тон. Мой элегантный наряд произвел на Лотти весьма сильное впечатление.

Мы перешли к делу.

— Джон, конечно, очаровательный мальчик, — сказала Лотти, отводя взгляд своих птичьих глаз. — Дело не в этом. Одно время он много бедокурил, чего греха таить. Думаю, ты знаешь. Но Арлин говорит, что он образумился, и я надеюсь, что так оно и есть, я даже уверена в этом. Конечно, мы все высоко оценили его решение вернуться и ухаживать за отцом. А доктор бы вряд ли помог. Джон никогда ни слова не говорил о Брэме, когда заходил к нам. Я всегда восхищалась его преданностью. Наверняка ему трудно пришлось с отцом в последний год — из-за болезни и вообще.

— Арлин милая девушка, — сказала я. — Правда, она единственный ребенок в семье и росла, в отличие от других, в полном достатке. Понятное дело, что деньги она считать не умеет, но я уверена, что у нее не такие немыслимые запросы, как у современных девиц, которые понятия не имеют о реальной жизни. Как это странно, правда, Лотти? Могли ли мы подумать, когда были маленькими, что такое может с нами случиться?

Этим я, несомненно, задела Лотти за живое, но, побив противницу ее же оружием, я лишь отомстила ей за то, как она говорила о моем сыне и муже. Она обмахнулась журналом, как веером, и протянула усыпанную сапфирами кисть за моей чашкой.

— Подлить тебе чаю, Агарь?

— Да, спасибо. Арлин у тебя красавица. Чудесные волосы.

Лотти расслабилась:

— Что есть, то есть. Ей повезло родиться натуральной блондинкой с медовым оттенком. И кудри у нее свои. Пока она была маленькой, мне приходилось каждый вечер проводить расческой по ее волосам сотни раз.

Она так и сияла гордостью — этакая пава, родительница королевы, мамаша красавицы Рапунцель. Она вдруг улыбнулась мне так душевно, что я почти передумала делать следующее замечание. Но шанс был слишком хорош, и грех было его упускать — второго могло и не быть.

— Она непохожа ни на тебя, ни на Телфорда, — сказала я. — В кого она пошла?

— В мать Телфорда, — произнесла Лотти голосом, холодным, как свет полярной звезды.

Довольная, я вежливо допила чай.

— Я совершенно ничего не имею против того, чтобы они поженились в будущем, — наконец сказала я. — Только думаю, им не нужно этого делать сейчас. Ведь у них нет ни гроша.

— Мы с Телфордом тоже так считаем. Им бы подождать, пока все уладится и средства появятся, заодно и проверят, серьезны ли их чувства.

Я кивнула:

— Они совершат роковую ошибку, если поженятся впопыхах, а потом поймут, что это было всего лишь наваждение. Знаю по себе.

Теперь я могла позволить себе такую подачку.

— Да уж, — сочувственно сказала Лотти.

— И все же главный повод для тревоги — это деньги, — добавила я.

Я говорила серьезно. Произнося эти слова, я почти забыла о Лотти. Я думала об этой парочке и представляла, как они живут на пособия, возможно, уже с детьми, и как я, повинуясь голосу долга, отправляю им все, что могу, но денег все равно не хватает. Я представляла их с целым выводком детей — таких же, как отпрыски Джесс, вечно сопливых, в приспущенных штанах не по размеру, ношенных уже не одним поколением. Мысль была невыносимой. По сравнению с этим остальное не имело значения — мне больно было думать о том, через что я прошла, чтобы увезти Джона как раз от такой жизни. Я вспомнила этот запах, эту ломоту в костях, эту серую мыльную накипь на жестяных тазах.

Посмотрев на Лотти, я увидела в ее глазах тот же страх.

— Агарь… А вдруг у них родятся дети? У нас с Телфордом… ты не поверишь, но у нас почти нет сбережений. Мы просто не сможем…

— И я не смогу, — сказала я. — Не знаю, Лотти. Страшно подумать, что это будет.

— Она — самое дорогое, что у меня есть, — продолжала Лотти. — Дороже ее никого нет. До ее рождения я потеряла двоих детей. Она для меня — всё. Ты не понимаешь…