Книга Волчья звезда - Мария Галина

— Ну, — проговорил он успокаивающе, — ты же знаешь, тогдашние авторы были склонны все преувеличивать. Жаль, что не сохранились магнитные носители. Там наверняка бы были соответствующие пояснения. Но они оказались так ненадежны…

— Но зачем такое выдумывать?

— Не знаю, — он пожал плечами. — Может, ради острых ощущений…

Она кивнула и направилась к двери, обернувшись на прощание уже из тьмы коридора. Лицо у нее было бледным и нежным, как речная лилия.

— Прелестное создание, — пробормотал Винер.

— Она тебе не нравится, верно? — напрямую спросил Симон.

Винер поднял глаза от распечатки.

— Нет. Мне не нравится, с каким напором она эксплуатирует свою женственность… Это нечестно, Симон.

Симон вздохнул.

— Это бессознательная стратегия. Она очень напугана, вот и все. Она ищет… поддержки.

— А ты, разумеется, охотно готов сыграть роль этакого мужественного землепроходца…

— Я сделаю все, что она хочет. Если ей от этого будет легче.

— И пойдешь уговаривать Коменски, чтобы он освободил ее от работы с архивами?

— Да, — подтвердил Симон, — пойду.

— И на кого же он ее свалит, эту работу?

— Да я сам возьмусь, — сказал Симон, — что мне…

— И тоже будешь думать, что ямы с известью — выдумка?

Симон пожал плечами,

— Не знаю… А ты?

— Это вполне в их духе, — сухо заметил Винер, — не удивлюсь, если ямами там дело не ограничилось… Они еще и не на такое способны… Мы не на тех вышли, вот и все…

— Винер, — устало спросил Симон, — а те-то где?

Коменски он нашел в аппаратной — тот слушал музыку, удобно устроившись в кресле, но, увидев Симона, остановил воспроизведение и вопросительно поглядел на вошедшего.

— Что новенького? — спросил он, без особого, впрочем, интереса; отыщи Симон что-то достойное внимания, все бы уже об этом знали, а уж руководитель экспедиции — в первую очередь.

— Никак, — сказал Симон, — вернее, пока никак.

— Если ты хочешь о чем-то поговорить…

— В общем, да, — вздохнул Симон, — но это касается не меня. Это касается Оливии.

— Да?

— Ты же знаешь, она работает с архивами… И она всегда очень глубоко…

— Говори прямо, Симон.

— Хорошо. Прямо. Нужно освободить ее от этой работы. Мне кажется, она на пределе.

— Все мы на пределе. Она не исключение.

— Я говорил с ней — она испугана.

— Брось, она крепче, чем кажется.

— Не уверен. Ей все время приходится сталкиваться с документально зафиксированными проявлениями социального безумия — кто такое выдержит? В наших архивах ничего подобного не было. А сейчас она наткнулась на описание каких-то массовых казней. Она в растерянности. Я, правда, сказал ей, что все это может быть и выдумкой… фикцией…

— А сам ты как думаешь? — спросил Комен-ски, не отрывая взгляда от блестящей поверхности стола.

Симон помялся.

— Сам знаешь, в колонии были учебники истории, правда, сводные — все, что относилось к эпохе до Больших Перелетов, там изложено очень бегло… Но что-то в этом роде вполне могло иметь место. Иногда мне кажется, что в какой-то момент люди начали стесняться своего прошлого. Хотели начать все сначала — с чистого листа.

— Примеров взлета человеческого духа в библиотеке колонии было более, чем достаточно, но мало что — о его безднах, так?

— Да… Но сейчас-то мы имеем дело не со специально отобранными материалами! Амос, послушай, даже если бы вся литература такого рода оказалась чем-то вроде культовой фантастики, это все равно бы до известной степени не имело значения — выдумка это или правда, она характеризует землян достаточно неприглядным образом.

— Жестокость? Наслаждение чужой болью?

— Да.

— Колония, — задумчиво сказал Коменски, — не знала ничего подобного.

— Это еще не доказательство. Но даже не склонности землян меня сейчас беспокоят, Амос. Меня тревожит наша наивность… неподготовленность… Мы-то надеялись влиться в просвещенное человечество, а вместо этого нам придется столкнуться лицом к лицу с ужасами, к которым мы не готовы.

— Я полагал, архивы помогут нам понять, что произошло.

— Мы можем никогда этого не узнать. Архивы могут оказаться бесполезны — большая часть литературы к моменту катаклизма, каким бы он ни был, распространялась на магнитных носителях. А уж текущая, вроде газет и бюллетеней — тем более. Все книги в здешних архивах датированы эпохой до перелетов.

— Хорошо, — Коменски поднял голову, окинул его быстрым взглядом и вновь включил музыку. — Я подумаю.

Музыка преследовала Симона, пока он шел по коридору.

«Старуха права, — подумал он, — тьма поглощает нас и дело вовсе не в архивах сомнительной достоверности — дело в том, что творится вокруг, и — уже — в нас.

Зря мы выбрали для лагеря этот замок, уж слишком он большой. Похоже, нас подвела гордыня — как же, наследники человечества, носители духовных ценностей… А на деле мы затерялись в этих безлюдных коридорах, в пустынных залах, где на каждый звук твоего голоса отвечает эхо. Хорошо Лагранжу, их там пятнадцать человек — тогда, сразу после высадки, казалось, на равнине будет сложнее, потребуется многочисленная группа. А это место сочли почти безопасным»…

Из гостиной доносилось деловитое шуршание и позвякивание — обычные рабочие звуки. Он заглянул в приоткрытую дверь; Наташа в рабочем комбинезоне возилась у вынутых из рам темных полотен. Под ее рукой край холста очистился от пыли и копоти и словно засветился: крохотный кусочек неба с набухшими весенними облаками, верхушка дерева, вершина дальнего холма, тающего в синеве.

— Что это будет? — спросил он.

— Пейзаж, — ответила она, не обернувшись. — Пейзаж с фигурами. Так, по крайней мере, написано на табличке. Они все стояли там, в кладовой — лицом к стене. Совсем целые.

— Хорошо, — сказал он.

— Погоди еще немного, тогда увидишь, что значит — хорошо, — сказала она. — Это класика. Итальянская школа.

Расчищенный участок полотна сиял, точно заповедный мир, в который уже не попасть.

— Я повешу его в галерее, — сказала она. — Там хороший верхний свет…

— Для кого? — неожиданно для себя спросил он. Она, наконец, обернулась.

— Что?

— Я спрашиваю, кому, кроме нас, это нужно? Кто будет любоваться этим?

Она недоуменно смотрела на него. Потом проговорила:

— Я не понимаю…

— Ладно, — сказал он, — забудь.