Книга Первый/последний - Тори Ру

отцом, уводил его дорогущие ручки, тайком читал документы. Но папа не ругался и был рад, когда я ошивался поблизости.

Я скучаю по нему — до нехватки воздуха, до комка в горле. Пока он не умер, я имел все шансы стать нормальным.

Сажусь на стул напротив черного кожаного кресла, подперев кулаком подбородок, смотрю в пустоту и пытаюсь представить отцовскую улыбку. Выходит хреново — не зря я намеренно вытравливал его образ из мыслей и памяти.

Шмыгаю носом и бубню:

— Ну что, пап. У меня появилась девчонка. Эрика... Она просто космос. Ты бы точно одобрил мой выбор. Князь, старый хрыч, вообще на нее запал... В общем, теперь я должен многое поменять, но не знаю, хватит ли сил. Ты оставил меня в таком дерьме... Помоги выбраться. Помоги мне, пап!..

Тишина отзывается гулким эхом моего же голоса, но остается непреклонной, и я вздыхаю. На месте отца я бы тоже не разговаривал с сыном-подонком, издевался и раздавал абсурдные, заведомо неисполнимые наказы.

Радиатор, создававший по осени атмосферу тепла и уюта, притаился за бордовой портьерой, и я прикидываю, как сподручнее донести его до такси и обрадовать Эрику этой рухлядью, но в прихожей раздается щелчок замка, и настроение падает ниже плинтуса.

Энджи. Вернулась раньше обычного...

А я не успел подготовиться к серьезному разговору.

***

Глава 35. Влад

Придется импровизировать, изворачиваться, действовать по ситуации. Иногда Энджи бывает милашкой, правда, божественная благодать на нее снисходит только после того, как...

В затылке разгорается еле слышная боль, я шепотом матерюсь и судорожно соображаю, с чего бы начать внушение. Плотно прикрываю за собой дверь, бесшумно шагаю в прихожую и, скрестив на груди руки, останавливаюсь у зеркала.

Энджи затаскивает в квартиру луивитоновский чемодан на колесиках, вешает на крючок светлый плащ, обращает на меня бледное лицо и совершенно искренне улыбается:

— Влад! Какой сюрприз, ты дома... — она кладет холодные ладони на мои щеки и, приподнявшись на цыпочки, чмокает в лоб. — На объектах форменный дурдом — никого не застать на рабочих местах, сплошные косяки в отчетности и договорах... Разброд там начинался еще при Саше, но он был слишком лояльным. Ладно, дело решенное. Как же я соскучилась, малыш!..

Анжела с грацией дикой кошки льнет ко мне, обнимает, дрожит, и я рефлекторно обхватываю ее тонкую талию. Запах лаванды бьет по сенсорам, вызывая уныние, скорбь и легкую тошноту.

— Что нужно сказать, Влад? — мурлычет она, но я не могу выдавить из себя даже ничтожное «я тоже», и ее взгляд стекленеет.

— Куда-то собрался?

— Да. Нужно в универ.

— Пять утра, какой универ, Влад... — Энджи отстраняется, устало вздыхает и трет виски. — Жуткая мигрень. Пожалуйста, плесни вина. Я скоро к тебе присоединюсь.

Боже, я прекрасно понимаю, к чему она клонит.

Но я не могу. Больше так не могу...

— Подожди, — я цепляюсь за рукав ее просторного мягкого свитера и умоляю: — Надо поговорить!

— Потом, все потом. Мне нужен горячий душ, доза Шато Марго и хороший массаж. И ты. Иначе рискую сойти с ума.

Заторможенная, тихая, уставшая, бледная... Может, я — неблагодарная скотина и реально во всем неправ?..

Энджи закрывается в ванной, шорох ее одежды растворяется в шипении воды, и я прислоняюсь затылком к шершавой стене.

Конченый, феерический идиот.

Взгляды, ужимки, прикосновения, доводы Энджи рассчитаны на одинокого сироту, глупого подростка, но они до сих пор вытягивают из моего гнилого нутра самые низменные, черные, тягостные эмоции, перекрывают кислород и обеспечивают собачий кайф. Этот ритуал не дает сбоев и запускает во мне условный рефлекс из душевной боли, мутной вины, ненависти к себе и жгучего желания. Анжела выдрессировала меня, как породистого пса.

Она специально подкинула мне шанс по-тихому смыться, но, если рассчитываю сохранить шаткий баланс, достучаться до ее здравого смысла, обойтись без истерик и обвинений и серьезно поговорить, сбегать сейчас никак нельзя.

Отворяю полированную дверцу бара, откручиваю пробку с шотландского виски и делаю щедрый глоток. Морщусь и мгновенно пьянею, но прикладываюсь к горлышку снова и снова.

Мне предстоит на живую вскрыть застарелый нарыв, который я тщательно взращивал и оберегал. В моей жизни была только Энджи — она стала центром вселенной, наказанием, источником заразы, и все, что меня окружает, давно и накрепко завязано на ней...

Вода стихает, в глубине квартиры раздается звук шагов.

Вооружившись штопором, сражаюсь с запечатанной задолго до моего рождения бутылкой вина, почти до краев наполняю бокал малиновой жидкостью и, сшибая локтями углы, шаркаю в будуар — Анжела уже полулежит на белой антикварной кушетке и вытирает влажные волосы.

Завидев меня, она откладывает полотенце и с благодарностью перенимает свое пойло. Короткий махровый халат распахивается, но я предпочитаю не смотреть на открывшиеся перспективы.

— Энджи, слушай... — я туплю, как баран, сажусь на край кровати и, заикаясь, мучительно подбираю слова, но она меня опережает — подается вперед и дьявольски скалится:

— Опять потянуло на подвиги, да? Куда на сей раз? Снова к этим маргиналам?

Из желудка поднимается горечь. Я до зубовного скрежета презираю Энджи и до бессилия боюсь обидеть. В ушах грохочет пульс, костяшки сжатых кулаков хрустят.

Прищурившись, Энджи с насмешкой рассматривает меня, отпивает из бокала, наклоняет его и специально проливает вино на шею и грудь.

— Упс.

Я подрываюсь с места и быстро развязываю пояс халата — эта шмотка подарена отцом незадолго до аварии и особенно ей дорога... Жесткие пальцы с острыми алыми ногтями впиваются в мой подбородок, Энджи отставляет бокал, надавливает все сильнее и вынуждает меня опуститься на колени.

— Влад, ты же знаешь, как все сложно... — сквозь сведенные челюсти цедит она. — Ты все стремишься к эфемерной свободе, напрочь забывая о тех, кого приручил. Хочешь уйти — пожалуйста. Но сначала дай-ка сюда свой поганый рот, шакал. Им меня хаял, им же будешь и ублажать...

Кислые холодные губы впиваются в мои, и я резко и яростно отвечаю на поцелуй. Я не чувствую ничего, кроме пронзительной, оглушающей, одуряющей пустоты и отключаю воспоминания о синих смеющихся глазах Эрики. Ей нечего делать в этой грязи, как и всем, кого я любил и люблю.

Я знал, что не выпутаюсь так просто. Может, это и к лучшему — перед тем, как бросить Энджи, я притуплю ее бдительность и успею спрятать ножи...

***

— Сокровище, как же жаль, что про тебя нельзя рассказать подругам... —