Книга Рай рядом - Лидия Яковлевна Лавровская

открывает рот, чтобы – отказаться? Что ему битком набитый пассажирами катер… А мама обожает сидеть дома… или папа приучил? «Компромиссы и компромиссы»? Но тут прибежавший от дружка-соседа Тимоха, услышав Яну, начинает скакать и крутиться бешеным белобрысым дервишем. Пронзительно, с упоением прокатывать в беззубом рту букву «р» (научился, наконец, как следует выговаривать):

– Е-дем! Е-дем! Ур-ра-а-а! Гаг-ра! Гаг-ра! Виа-гра!

– Ты что это? Что еще за виагра, ребенок?!

– Ой, да шикарные девчонки! «Виа-Гра»! – сообщает отпрыск-детсадовец с улыбочками и ужимками. Вот так и сделает, шустрик, лет в тридцать пять бабушкой!

Справедливость

К Ирине Николаевне зашла Асечка, верная, старинная подружечка – еще с детского сада! Пили чай на кухне, негромко разговаривали, подпитываясь друг от друга участливым сердечным теплом. Вдруг, как всегда нежданно-негаданно, явился седой сухопарый «партконтроль» – матушка Анна Ивановна. Чаепитие сразу обрело иную тему и градус: на правах врача в третьем поколении мать пожелала коньячка:

– Неси-ка, Ира, ту пузатую подарочную бутылку, не все вам из нее прихлебывать. А что наш мацестинский чай пьете, это хорошо. Пишут, получил недавно золотые медали в Париже!

Далее – критика классной руководительницы подруг, которую Анна Ивановна недавно встретила:

– Растолстела! А довольно интересная была, одевалась шикарно по тем временам… Салатики ваши, бутербродики – это лишнее, а кекс отрежь, попробую.

– Да не шикарно, мама, просто со вкусом. А как читала наизусть Лермонтова, Блока! Вот если б не она, вряд ли я так бы увлеклась литературой, стала библиотекарем… Нас с тобой выделяла, очень любила, да, Ася? А что это ты бровки поднимаешь?

– Тебя – да, любила! А ко мне в девятом классе из-за нее «скорая» приезжала, – вдруг вздохнула Асечка. И – раз уж начала – продолжила:

– Бывало ведь часто с ней такое, помнишь? Задаст что-нибудь, а потом забудет спросить. Я и не выучила наизусть цитату критика, то ли Белинского, то ли Добролюбова – не помню уже. И пару получила! Да не просто в дневник, а прямо в журнал, одной мне, хотя никто этого Белинского не выучил! Справедливо?!

– Я что-то не помню…

– Да ты, наверно, выучила – просто обожала свою Ксению Святославовну! А я тогда пришла домой и так мне обидно: ни есть, ни пить не хочу, не могу… Слезы, сопли, тошнота к горлу подступают… Думаю: «Почему она – именно мне? За что?!» Потом так завыла, зарыдала, что меня стало рвать! Мама «скорую» вызвала, докторша то ли спрашивает меня, то ли утверждает: мол, с мальчиками спишь?! Я чуть со стыда не сгорела…

Ирина Николаевна смущенно обнимает подругу:

– А мне ни слова… О, а хотите я вас, мои дорогие, рассмешу? Недавно у меня в библиотеке отдыхающая, эдакая столичная гранд-дама, ужасно возмущалась по поводу справедливости! Даже цитировала Пушкина: «Все говорят: нет правды на земле. Но правды нет – и выше…» Приехала в санаторий со знакомой, так та вся сверкает, привезла уйму колечек-цепочек. А эта побоялась, захватила один-единственный перстень. Не очень, говорит, дорогой, но красивый. И, сама не знает, как, утопила в море! А у приятельницы все драгоценные побрякушки целы и невредимы!

Аккуратно подбирая мизинцем крупинки кекса, подливая коньяк, Анна Ивановна выдала свою «вариацию на тему рококо», то есть рока – злого и несправедливого. И почему-то совсем не с коммунистических позиций:

– Значит, перстень? А у меня в детстве камень, простой камень – и тот отняли. Какие тогда игрушки могли быть? А, ну пупс был колченогий целлулоидный у сестры, которая в сорок втором умерла. Мама, медик, тут же ушла на фронт, отца догонять, меня с братом-дошколенком бабушке оставила. Да… А мы, девочки, пионерки, иногда играли в классики…

– Да мы тоже, мам! Помнишь, Асечка?

– Дай матери слово сказать! Вот нынешние детки, понимаете ли, этого не знают. Надо было камешком попасть в квадрат, потом до него допрыгать… Такой у меня был камень хороший – плоский, тяжелый, правильной формы! Я дала поиграть одной старшей девчонке, соседке, а она не отдает назад: «Да это мой камень!» Набычилась, глазищи сощурила… Так и не отдала! Очень было обидно, тоже плакала втихомолку. Мне с тех пор даже это имя – Зина – перестало нравиться! Мда-а-а… справедливость!

Анна Ивановна сердито кусает губы, а подруги, украдкой переглянувшись, не знают, что и думать! Представить ее скачущей на одной ножке и даже плачущей… Нет, это уж слишком!

Парни ничего не обещают!

Сегодня бабушке Ире забирать Тимоху из садика, и что-то слишком задумчиво он жует её дежурный витаминозный фрукт-банан. Так же молча принимается за яблоко, опустив льняную растрепанную головенку, – и не выдерживает:

– Знаешь что, ба?! Я влюбился! Только никому-никому не говори! Ни-ко-му!

Сюрпризы от Тимофея следует воспринимать без улыбки и вести беседу тихим, солидным голосом. Парень взрослый, вот-вот стукнет шесть лет, может обидеться.

– Так у тебя же была невеста, Хадижа, кажется! Ты тогда с мамой и тетей Лизой съездил на недельку в Абхазию, приехал и заявил, что…

– Да это я маленький совсем был!! Ну что ты вспомнила? Нет, я по-настоящему влюбился в Виолетту… Она красивая, вся в браслетах… очень красивая!

– Вот я надену штук десять браслетов и стану красивей твоей Виолетты!

– А она наденет сто браслетов и будет самая, самая красивая! И не спорь…

Родной город-курорт – искони многонациональный, многокультурный, и какие-либо споры-раздоры-разговоры на эту тему бабушке Ире несвойственны. Она искренне восхищается маленькой черненькой Виолеттой, которую как следует рассмотрела через пару дней. У девчушки огромные глаза, а ресницы, верхние и нижние, одинаково красиво изогнуты и ну о-о-очень длинные! Эти необыкновенные, сказочные очи похожи на сердцевину роскошного цветка пассифлоры, что вьется у бабушки на лоджии. Еще ей вспоминается чудесный рассказ Чехова «Красавицы» о юной армянке, этакой восточной пери на захолустном постоялом дворе…

– Вообще-то ты тоже неплохо смотришься! – снисходительно замечает Тимофей, принимая похвалы Виолетте с гордой улыбкой счастливого жениха. Обе бабушки у него, действительно, нестареющие красотки, их, случается, за его маму принимают.

Но от последующих через полгода откровений внука бабушка Ира в сердцах грозится поседеть! Очень расстраивается…

– Я влюбился в Катю, ба! У нас все серьезно. Она сама предложила мне ее поцеловать! Вообще-то она балованная, любит целоваться.

– Вот как?! И ваша воспитательница не возражает? Я думаю, и мама, и папа тоже будут не в восторге, если про такое узнают!

– Тогда я уйду из семьи!

– Боже мой, вот это разговорчики… Ну, хорошо, а как же Виолетта?

– А ее забрали из садика! Давным-давно!

Возразить нечего, не попрешь супротив народной максимы: «С глаз долой – из