Книга Вопреки небесам - Карен Рэнни

Опять кивок, правда, чуть более энергичный. Неужели Уильям тоскует по отцу или просто завидует друзьям, у которых они есть?

Как ни странно, разгадал загадку именно лэрд Ненвернесса.

— Мой сладкий малыш, — пропела Сара высоким, не лишенным приятности голосом. — Мама любит тебя. У ее сыночка такие светлые волосики, а глазки совсем голубые…

Улыбнувшись, она наклонилась к свертку, покоившемуся у нее на руках, и прижала к сердцу, чувствуя, как молоко щекочет соски. Обнажив одну грудь, Сара поднесла ее к ротику малыша, в эту минуту она составляла с ним единое целое и была наверху блаженства.

— Ну вот и хорошо, — удовлетворенно произнесла счастливая мать, осторожно вынимая грудь из ротика младенца и ласково похлопывая его по попке. Мягкий звук шлепка заставил ее улыбнуться.

Она положила завернутый в одеяло сверток на кровать, пригладила волосы и снова обернулась к сыну.

Но тот исчез.

Вместо ангельского детского личика Сара увидела на кровати скомканный пухлый узел, ошарашенно заморгала и с такой силой впилась зубами в руку, что на пальцах выступили красные пятна. Где ее малыш? Как она могла забыть, куда его положила?

Сара обвела взглядом спальню и, заметив Агнес, с облегчением вздохнула. Раз Агнес здесь, все в порядке, она найдет пропажу.

Заметив по глазам своей любимицы, что та снова впадает в панику, уже ставшее привычным состояние, горничная боязливо подошла к кровати.

Горе наложило ужасный отпечаток на некогда миловидное лицо, глубокие морщины, которые при благоприятных обстоятельствах не появились бы еще долгие годы, избороздили щеки и лоб Сары. Она побледнела, отказывалась принимать ванну, не позволяла Агнес расчесывать ей волосы, которые давно спутались и утратили блеск, не желала менять грязную ночную рубашку. Стоило Агнес приблизиться, как она бросалась на нее с кулаками, царапалась, кусалась.

Они украли ее ребенка.

Агнес вздохнула, стараясь не показать своего беспокойства. Каждое утро происходило одно и то же: Саре казалось, что она баюкает ребенка, нежно поет ему какую-то песенку, а затем в иллюзию вторгалась жестокая реальность, и несчастная понимала, что младенца в одеяле нет. Тут картина резко менялась: Сара плакала, звала сына, жаловалась, что его похитили злые люди, от мольбы переходила к угрозам, требуя немедленно вернуть ребенка. Сегодняшнее утро не составило исключения.

— Я нужна ему, Агнес, — лепетала она, распахнув халат и показывая ей грудь, якобы изнемогавшую от прилива молока. — Агнес, ради всего святого, помоги мне!

Та, не задумываясь, положила бы голову на плаху, сразилась бы с целым кланом сердитых горцев, да что там горцы, бросила бы вызов миру, чтобы защитить свою любимицу Сару Кэмпбелл Макдональд. Но от безумия защиты не найдешь…

У Сары не было молока, поскольку не существовало и ребенка.

Выкидыш случился на четвертом месяце беременности, конечно, это трагедия, но большинство женщин находят силы ее пережить.

Но Сара отличалась от большинства женщин, она была самым нежным цветком в саду Господа, ее всю жизнь оберегали от невзгод. Потеря ребенка явилась первой настоящей утратой. Мать ее удалилась от мира задолго до физической смерти, поэтому ее кончина ничего не изменила в жизни дочери, зато потеря неродившегося младенца оказалась для нее реальным, болезненным и слишком тяжелым испытанием.

— Тише, тише, моя сладкая, — попыталась Агнес успокоить свою любимицу.

Но нежные слова не могли вернуть Сару из мира, созданного ее помутившимся рассудком. Ничто не могло ей помочь: ни сон, ни отдых, ни присутствие Хью Макдональда. Скорее наоборот — визиты мужа только раздражали ее. Единственное, что давало хотя бы временное спасительное забвение, были постоянно увеличивавшиеся дозы лауданума, однако после них больная просыпалась еще более ослабевшей телом и рассудком.

Агнес терялась в догадках, чем помочь своей девочке.

Если бы она доверяла проклятым шотландцам, то обратилась бы к взбалмошной рыжеволосой Молли или призвала Мэри, зловещую старуху, которая, похоже, единолично заправляет всеми делами в Ненвернессе. Но пойти на такой шаг значило бы признать свое поражение, а еще хуже — сделать нездоровье Сары достоянием гласности. И уж тем более Агнес не могла обратиться к Кэтрин. Молодая женщина регулярно навещала племянницу, но горничная инстинктивно не доверяла ей. Для нее Кэтрин была шлюхой, прелюбодейкой, и своими домыслами Агнес щедро делилась с Сарой. Впрочем, та ее почти не слушала, а что слышала, тут же забывала. Ее слух улавливал лишь один звук: воображаемый плач нерожденного младенца.

— Итак, сэр, что вы можете сказать в свое оправдание?

Преступник не смел поднять глаз от стыда и потому не видел лица лэрда. Если бы он хоть на миг оторвался от созерцания башмаков, то заметил бы, что Хью стоит больших усилий не рассмеяться. Однако Уильям Сиддонс, как и большинство новоявленных грешников, жалел лишь о том, что его поймали. Сам факт содеянного отодвинулся куда-то в глубь сознания, гораздо страшнее было очутиться перед лэрдом.

А это действительно таило в себе немалую угрозу, если бы судья отнесся к происшедшему по-другому. Но лэрд Ненвернесса едва удерживался от смеха, глядя на свои огромные черные сапоги, весьма дурно пахнущие. Когда-то они были его любимой обувью, но вот уже два года Макдональд их не надевал, и они валялись на конюшне. Именно это обстоятельство и смягчило гнев лэрда, хотя малолетний грешник, конечно, не мог знать, что Хью вспоминает свои ребячьи проделки. Вот так же много лет назад он стоял перед отцом, трепеща от страха и в то же время гордясь собой. Уильям знал, что Джейк и остальные приятели сейчас прилипли к окнам, в ужасе гадая, выдаст ли он их, чтобы спасти собственную шкуру.

О том же думал и Хью.

Но Уильям хранил молчание, и радость лэрда перевешивала огорчение из-за того, что мальчишки натолкали в его сапоги конский навоз.

Уильям повел себя как настоящий мужчина, пусть и маленький, однако не хилый заморыш, который пугается собственной тени, при каждом удобном случае норовя спрятаться за материнскую юбку.

Другими словами, это был совсем не тот Уильям Сиддонс, несколько месяцев назад прибывший в Ненвернесс. А ведь такая характеристика, вдруг пришло в голову лэрду, наверняка рассердила бы его мать или, того хуже, заставила бы ее расплакаться.

К сожалению, от матерей иногда одно беспокойство.

Хью не заметил, как произнес это вслух. Его вернул к действительности голос Уильяма, который наконец поднял голову, радостно подтвердил: «Да, сэр!» — и с обожанием уставился на лэрда. Хью чуть не застонал. Восхищение ребенка он принял как должное, мальчики в этом возрасте всегда ищут пример для подражания, но вырвавшаяся у него фраза была по меньшей мере необдуманной, он невольно противопоставил себя Кэтрин.

А матери нелегко мирятся с посторонним влиянием на своего ребенка.

Особенно его мать.