Книга Андрей Битов: Мираж сюжета - Максим Александрович Гуреев

ли на дуэли, что в целом равнозначно.

«Что же тут смешного?» – возникает вопрос.

На него Битов отвечает в конце романа, повторно вставляя эпизод с псевдосмертоубийством Левушки Одоевцева: просто они с Митишатьевым устроили импровизированную дуэль на музейных пистолетах, а так как были к тому моменту в изрядном подпитии, что все закончилось известным русскими безобразием и разгромом. Ну и, разумеется, все остались живы-здоровы.

Сюжет «Пушкинского дома», и так носивший характер предельно иллюзорный, теперь же в полной мере обрел черты миража, что может рассеяться, «как дым, как утренний туман», и перенести читателя в сферы до того момента неизведанные совершенно, причем и автору в том числе.

Позволим и мы себе воспользоваться этой иллюзией, этим фантомом, рискнем недоумить читателя, чтобы впоследствии оправдать этот риск, пойти за битовской максимой «в России нет сюжета, есть только язык и судьба» до конца.

Мираж сюжета I

Место действия: Переделкино

Время действия: 1998 год.

Действующие лица:

Андрей Битов

Семен Буденный

Софист – конь

Александр Сергеевич Пушкин

извозчик

заяц-русак

По улице Павленко мимо писательских заборов ошую и выжженной солнцем «неясной поляны» одесную вышли к Сетуни.

Вернее, к металлической лестнице, сварные ступени которой едва держались на болтах-тридцатках, грохотали, если на них наступить, извивались под ногами, что твои змеи, скрежетали зловеще.

Тут-то Битов и накрыл левой ладонью макушку головы, словно бы сам себя благословил сойти по этим чудо-сходням к Иордану, и сообщил, что сегодня с утра посетил парикмахерскую, где его обрили налысо, и он теперь совершенно похож на Будду.

«Теперь-то понятно, почему он сам себя благословляет», – подумалось, ведь в противном случае этот жест можно было бы найти весьма дерзновенным, даже кощунственным, истолковать его совершенно превратно, подменив при этом смыслы, топонимы и имена – Сетунь на Иордан, например, а Будду на пророка Господня Иоанна.

Правой рукой Битов взялся за поручень и пошел вниз – вся шаткая конструкция ожила сразу же, задвигалась, загрохотала, заходила ходуном, как это бывает на корабле, когда он попадает в боковую волну, и даже самым надежным образом прикрепленные к палубе детали экстерьера, снасти и грузы, начинают срываться со своих мест и биться о чугунные кнехты.

Река Сетунь теперь уже не та, что была раньше, она совсем обмелела, здесь с трудом можно найти места, где будет едва по колено, хотя старожилы еще помнят те времена, когда сюда верхом приезжал Семен Михайлович Буденный – купался сам и купал своего коня Софиста.

Софист осторожно входил в воду, не выпуская при этом из вида своего хозяина, словно боялся, что может что-то пропустить или сделать неправильно, в том смысле, что не так, как это делал Семен Михайлович, чем разочарует, огорчит или даже обидит его смертельно.

Но все шло хорошо слава Богу, и хозяин выказывал своему коню всяческие знаки внимания и одобрения, мол, не тушуйся. И Софист смелел, улыбался в ответ, ступал величаво, посматривая, впрочем, себе под ноги. Замечал, как по над песчаным дном стелилась напоминавшая снаряженную обойму к самозарядному карабину Симонова стая рыб.

Замирал тут же как вкопанный, боясь пошевелиться, чтобы их не спугнуть.

– Не бойсь, иди, – звал Софиста Семен Михалович, который стоял в воде уже по грудь, а его «белуха» – хлопковые кальсоны и рубаха, набухли, постепенно поменяв цвет с белого на телесный. Нет, он никогда не раздевался догола во время купания коня, находя это неприличным при своем друге и любимце.

А на берегу реки уже сидели мальчишки, тыкали пальцами в легендарного командарма и кричали:

– Смотри, какой усатый дед!

– Это не дед, это – Буденный!

Металлическая лестница закончилась, и сразу наступила тишина.

Битов вошел в Сетунь и лег на дно, оставив на поверхности только свою голову.

Голову Будды.

Но у Будды, как известно, не было усов, а у Битова они были.

Стало быть, в Иордане совершал омовение Иоанн Предтеча, чьи усы и борода, намокнув, извивались, повторяя завихрения потока словно водоросли, а также служили убежищем для рыб, жуков-плавунцов и водомерок.

– Вот, например, заяц, – на поверхности реки появляется левая ладонь Битова со сложенными указательным и средним пальцами в форме латинской буквы V–Victory то есть, – робкий, пугливый, ни характера, ни темперамента. Только это и знаем о нем с детства. Разве что его уши как-то могут привлечь наше внимание. Итак, сидит такой заяц-русак в лесу и слушает шорохи различные, крики, вой, треск ветвей, скрип полозьев. То есть вся его жизнь подчинена различению звуков, их чтению, ведь во всей этой кажущейся на первый взгляд какофонии есть свой смысл, свой текст, если угодно, который надо уметь читать. Есть звуки опасные и тревожные, есть звуки зловещие, есть умиротворяющие, есть предупреждающие, а есть просто тишина, в которой тоже содержится информация, доступная только нашему зайцу. И вот, когда наступает безопасная последовательность звучания, он перебегает от одного укрытия к другому, – ладонь Битова исчезает под водой, – минует лес, поле, окраину какой-то безымянной деревни, пока наконец на его пути не оказывается тракт. Обычный проезжий тракт, по которому в санях едет Александр Пушкин. Заяц оказывается перед выбором, он вынужден решить для себя вопрос – дождаться, пока поэт проедет, хотя он, разумеется, не знает о великом стихотворце ровным счетом ничего, или перебежать тракт, потому что за спиной он чувствует приближение этих самых тревожных и зловещих звуков. В результате из двух зол он выбирает меньшее и в самый последний момент проносится перед едва не задевшими его лошадьми. Извозчик, разумеется, что есть мочи вопит: «тпру!». Сани резко останавливаются. Пауза. Пушкин ступает на снег. Интересуется, что случилось, а, узнав, принимает воистину соломоново решение – разворачиваться и ехать обратно, потому что заяц, перебежавший дорогу, является куда более дурной приметой, нежели переходящий дорогу черный кот или встреча на улице с попом. Пушкин различает на снегу следы среднестатистического зайца и размышляет о том, насколько сейчас сильно у этого традиционно робкого зверя бьется сердце, буквально выпрыгивает из его груди. От страха, например, от внезапно принятого решения, от удушающих сомнений, что, может быть, и не надо было никуда бежать, но дождаться, затаившись, когда проедут сани с Пушкиным…

Битов встал со дна Сетуни, а так как искупался он в одежде, совершенно уподобившись при этом Семену Михайловичу Буденному, то теперь был повсеместно облеплен майкой и джинсами.

– Ничего, пока дойду, на мне все высохнет, – сообщил он и, уже начав восхождение по скрипучей лестнице, подвел итог сказанному про зайца. – А ведь этот зверь Александра Сереевича-то