Книга Неблагая - Ивлисс Хаусман

себя уморительно смешным. Правда, никто не смеется.

Только через три дня я пробую использовать магию. Мы безостановочно едем до глубокой ночи с невыносимой скоростью, пытаясь удержать преимущество перед возможными преследователями, и, когда я выползаю из-под Судьбы после дозаправки, Исольда и остальные устраивают мне засаду. Они усаживают меня у скромного костра и велят позволить магии дальше бурлить под кожей. Ничего с ней не делать, а выждать и посмотреть, какую форму она примет. Это для меня чересчур.

Этой ночью мне снится далекий, бледный, манящий образ. Лицо размыто, но я знаю, кто это: проводник, как он себя назвал, голос той магии, что передала мне компас. Я тянусь к нему, но он не становится ближе. Ветер шепчет что-то леденящим душу голосом, но наутро я не помню слов.

И изо всех сил стараюсь забыть сон.

По мере того как моя сестра ближе знакомится с нашими попутчиками, тишины в быту становится все меньше, хотя тревога, что нас догонят, висит над всеми нами. Я в нужные моменты вступаю в разговоры, позволяю собой командовать во время уроков, но общаться с другими мне сложней, чем Исольде. Они с Олани могут часами травить байки, и вскоре она уже смеется над тупыми шутками Рейза и даже пытается его перещеголять. Мы с Исольдой по очереди садимся за руль, а когда сестра не за рулем, они с Рейзом играют в карты. Их игры длятся либо подозрительно долго, либо подозрительно коротко, поэтому мне кажется, что они оба жульничают.

Иногда Рейз меняет обличье, чтобы нам было просторнее. Похоже, его любимое воплощение — ястреб, хотя он бывал и вороном, и воробьем, а однажды, когда Исольда несколько раз пустила фляжку по кругу, превратился в тукана. Я заметила, что каждый раз, превращаясь из животного обратно в человека, он выглядит уставшим.

По мере нашего продвижения рельеф местности сглаживается, перетекая в пологие холмы, а леса за пределами городов становятся гуще и выше. Мы стараемся держаться в стороне от цивилизации и быть как можно более незаметными.

Олани, как и обещала, дает мне мазь, которую я по вечерам щедро втираю в истрепанные магией руки. Ей вроде бы даже искренне жаль, что от лечения никакого толку, если не сказать хуже: раны от кончиков пальцев до груди воспаляются и покрываются отвратительными волдырями, и даже платье их толком не скрывает. Шрамы уже кажутся мне хорошим исходом.

— Может быть, ты научишь меня ставить щит? — однажды нерешительно спрашиваю я, разглядывая рубцы, которые двигаются и изгибаются вместе с моими руками. Мы сидим в Судьбе втроем, а Рейза выставили, чтобы он нам не мешал.

Кажется, Олани удивлена вопросом. Она закручивает крышку банки и поджимает губы. Задумывается.

— Не знаю… Я сама не понимала, как это делается, пока не освоила большинство целительных практик.

Исольда садится на краю койки, болтая ногами.

— Так это тоже целительная магия?

— Принцип тот же. — Олани делает паузу, словно боясь сболтнуть лишнего. Наконец решается: — Это мой старший брат придумал.

Олани редко рассказывает о своей семье. Я знаю, что тема деликатная, но не спросить не могу:

— А он… тоже целитель?

Она кивает.

— Именно он заставил меня учиться. Мы с ним очень похожи. С ним эти уроки можно было вытерпеть.

Исольда легко спрыгивает с койки и начинает аккуратно сматывать свежевыстиранные бинты.

— А что было не так с уроками?

— Мне просто не нравится магия. Надо сидеть на месте. Быть вдумчивой, точной. Это не мое. А целительство — семейное дело. Мои родители познакомились, когда работали подмастерьями у одного аптекаря. Потом по их стопам пошли мои братья. Потом… появилась я.

Я киваю:

— Я знаю, каково это — быть белой вороной.

Олани кривит рот.

— Они старались, чтобы я не казалась себе такой. У них плохо получилось, но они правда старались.

Исольда останавливается, аккуратно передает Олани бинты, словно сажает ей на ладонь хрупкую бабочку.

— Ты поэтому ушла, да?

Олани берет рулон, вздыхает.

— Нет. Да. Вроде того. — Она на минуту задерживает взгляд на Исольде, потом возвращается к своей аптечке. — Мне нужно было найти наставника. И я… сказала им, что сделала выбор. По их мнению, я все еще нахожусь под крылом целителя Аурмора.

У меня падает челюсть. Исольда охает.

— Погоди, так они не в курсе, чем ты занимаешься?

— В целом… нет. Но я им скажу! После того, как… — она колеблется, медленно дышит, — …как все сделаю. Если сообщить им сейчас, они скажут, что нельзя превратить риск в карьеру.

Исольда склоняет голову:

— А что, разве не так?

Олани мелодично смеется, окидывает взглядом Судьбу и пейзаж за окном.

— Ты мне скажи.

Каждый вечер, перед моими уроками, Олани с Исольдой тренируются, пока либо не покроются синяками, либо не вымотаются. Мы с Рейзом в это время препираемся у костра. Как ни крути — даже когда мы пытаемся поладить, все мои слова его бесят, а он, соответственно, раздражает меня.

Впервые в жизни мы с Исольдой отдалились. Я могу спокойно с ней поговорить, только когда мы ложимся спать, и я проваливаюсь в сон на несколько беспокойных часов, наполненных причудливыми видениями с одной и той же бледной фигурой. Но все равно я молчу. Меня так утомляет и нервирует постоянный контакт с людьми, а еще — усилия, которые необходимо прилагать для управления магией, что так и норовит меня захлестнуть.

Я даже скучаю по Бирчу: он, поправ свою первоначальную робость, позволяет этим двоим гладить его мягкую шерстку. Раньше он разрешал только нам с Исольдой. Поразительная несправедливость.

Я просто шепчу об этом в темноту, лежа без сна, очерчивая круги на своей ладони и таращась в дно койки сестры.

Вдруг я чувствую легкий тычок в плечо. Исольда свешивается через