Книга Мрачная трапеза. Антропофагия в Средневековье [Литрес] - Анджелика Монтанари
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Тот факт, что учение Фомы Аквинского возвращается к «Никомаховой этике» (греч. Etica Nicomachea) Аристотеля, показывает, как противоестественные и зверские особенности характера ассоциируются с каннибальскими наклонностями. Акт антропофагии, нарушая иерархию, установленную по божьей воле, ставит под угрозу не только природное, но политическое и социальное равновесие, вплоть до того, что уничтожает основное ядро структуры общества, то есть семью. Так как человек ничтожен перед всемогуществом божьим, простые смертные не в состоянии нарушить космический порядок: следовательно, критическую роль в случившемся играет воля самого Создателя, а каннибализм является последствием его устрашающего гнева.
Пред лицом бесконечных библейских пророчеств, с целью предотвратить искажение божественного, задача теологов сходится на стремлении продемонстрировать, что антропофагия не отвечает напрямую воле небес, а является последствием греха как такового. Таким образом, обретает черты христианское представление о внутривидовом поедании, распространившееся благодаря священным текстам и библейской герменевтике, в центре вселенной средневекового сознания.
В рамках всего рассмотренного нами периода сохраняется отголосок этой карательной интерпретации: став одним из самых показательных примеров небесной кары, антропофагия и с политической точки зрения становится эталоном наказания. Она представляет собой символическую инверсию метафоры поглощения, которое сильные совершают над слабыми.
В ритуальном посрамлении на первый план выходит общественная месть, которая, следуя метафизической высшей воле, если и не оправдывает этот ужасный поступок, то делает его необходимым, пребывающим в гармонии с божественным проведением. Людоеды не могут получить искупления, но обладают все же инструментальной функцией: их грех является причиной антропофагии, которая неизбежно настигает преступников.
Прочтение же в положительном ключе практики властного подавления поглощенных тел порождает контрмодели, в которых каннибализм обретает положительный характер. Порог между отрицательным и положительным суждением короток: дьявольское зверство и прожорливость Ричарда Львиное Сердце и членов войска тафури отнюдь их не принижает, а наоборот, чествует их непобедимость, выходящую за грани человеческого.
Отдельного внимания заслуживает положительная оценка терапевтических практик: чтобы понять, каким образом могла установиться целительная форма каннибализма, необходимо принять во внимание историю развития танатопрактики и отношений с останками. Решительную роль сыграла, без сомнений, вера в чудесные свойства тел святых. Пропущенное через фильтр народных традиций языческой медицины, это представление нашло плодородную почву и укоренило веру в целительные свойства всех человеческих тел в целом. Привлекательной, но недоказуемой является идея, согласно которой это мироощущение могло быть подпитано представлением о том, что потребление высшего в своем роде тела, то есть тела Христова, предполагает спасение души. Из свидетельств, к которым прибегала проповедческая деятельность, ясно следует присутствие пищевых ассоциаций с евхаристическим культом.
3. Актеры драмы
Крепкая связь объединяет медицинскую сферу и область ритуального насилия: можно наблюдать связь между символическими муками приговоренных и судьбой тел, предназначенных анатомическому изучению или производству лекарственных средств. Амбруаз Паре видит проблему в низком статусе останков, использованных для приготовления лекарств: над моралью, как кажется, преобладает все же необходимость пускать в ход человеческие останки особого характера – святых или приговоренных, – чтобы не вступать в конфликт с общественными условностями, которые посмертно определяют отношения с человеческими останками.
Что касается заранее избранных жертв, если их юный возраст часто указан, того же нельзя сказать об их поле. Если о нем и упоминают, то это почти всегда мужчина: женское тело, будучи попорченным грехом и запятнанным менструальным циклом, остается и в изображениях объектом неприязни даже после смерти (за исключением случаев, когда святость усопшей выступает гарантом ее чистоты)[586]. Наоборот, сами женщины не уступают своей роли пожирательниц: изменницы, убийцы, несчастные матери, ведьмы, оголодавшие и мстительные Эринии жадно и безжалостно набивают себе брюхо. «Молот ведьм» объясняет это преступное поведение тем, что дьяволу больше по вкусу искать союзниц среди женщин.
В рамках этой схемы необходимо найти противовес риску создать себе представление о жесткой и кристаллизованной системе, которая на самом деле не была ни однозначной, ни постоянной. В большинстве случаев характер свидетельств о каннибализме подвержен влиянию обстоятельств и мелким оппортунизмом, характерным для социо-политического контекста: цитирование эпизодов антропофагии составляет слишком привлекательное средство, лакомый соблазн, которому тяжело не поддаться, отказываясь от незаинтересованной трактовки событий.
4. Геохронология каннибализма
Три основных фактора, касающихся обращения с останками, повлияли на развитие практик антропофагии. С III по VII век распространяются новые формы танатопрактики на основе расчленения останков и новые обычаи с оттенком каннибализма, как, например, vinage. С XI века и в большей степени после XII–XIII веков все учащаются предписания медиками мумие, в составе которого вплоть до XV века: смеси из трупных соков и специй для бальзамирования. Наконец, со второй половины XV века и особенно в XVI веке мумие чаще всего будет означать самое настоящее высушенное человеческое мясо, которое не только закупали на Востоке, но также производили из местных тел, предназначенных для медицинских исследований. Эта новая формула совпадает с ростом рецептов на основе человеческого тела в фармакопее и с развитием медицины на базе практического опыта и анатомии, которые гарантировали непосредственность в обращении с человеческими останками и широкую циркуляцию трупов.
Но в высшей степени решающим фактором становится концентрация символических ритуалов, берущих начало в первой половине XIV века и продолжающихся вплоть до XVI века в северных городах Италии. Эти эпизоды следуют хронологическому и географическому развитию применения насилия в этом [политико-географическом – прим. пер.] контексте. Интересно заметить, что, начиная с XIV века, набирает обороты живой и яростный политический и юридический интерес к проблеме каннибализма, которая ощущается как общая, хоть и в рамках многочисленных гражданских реалий, их опыта и организации: речь идет о тирании. На политическом, социальном и юридическом уровне растут попытки определить ее различные типы, утвердить критерии ее незаконности, очертить круг приемлемых реакций, чтобы противостоять ее установлению. Одним из ключей к прочтению может стать установление связи между частотой упоминаний антропофагии с осознанием со стороны современников «проблемы тирании»: с этой точки зрения желание противостоять тирану (в теории или на практике) и изображение господина, вынужденного самолично быть пожранным, как это происходило с телами граждан, могли разжигать желание акцентировать эпизоды антропофагии, ускоряя процесс распространения и имитирование похожих ритуалов (либо их стереотипной репрезентации).
Наконец, последним важным этапом, достойным внимания, является переход к Новому времени: прерывается ли этот обычай или продолжает практиковаться?
5. Раскрытый каннибал
В Новое время, под влиянием некоторого вновь обретшего силу комплекса представлений (англ. uncertain impact[587]), наш обычай обретает свою продолжительность: вновь получит распространение мумие, вновь появятся обвинения в детоубийстве против евреев и ведьм, снова ритуальная трапеза окажется в центре представлений о христианской идентичности в рамках полемики между католиками и протестантами, снова религиозные войны и восстания будут отмечены эпизодами антропофагии. При различных обстоятельствах вновь объявится, все с большей остротой, весь спектр голода, чьи следы отражаются не только в историографических, но и в литературных источниках.
Но только на заре этой новой эпохи антропофаг покидает свою темницу: тогда и только тогда непроизносимое произнесено. Открытие неизвестного континента и встреча с новыми народами питают вплоть до этого момента потаенный интерес, давая волю неслыханному импульсу, направленному на категоризацию и рационализацию антропофагии.
В рамках этой картины людоедство часто обладает инструментальной ролью: достаточно вспомнить знаменитый спор между Хуаном Хинес де Сепульведа и Бартоломе де Лас Касас о законности захвата
