Книга Когда мы научимся летать - Геннадий Вениаминович Кумохин

водочный. Об этом все наши деревенские знают, а многие даже на нем работают. Водку эту, нашенскую даже «Аминовской» кличут. По имени своего хозяина. А ты говоришь, «попутала».

Я припомнила, что именно так называла мне вчера эту водку продавщица Лейла.

Перед приходом деревенского участкового Дмитрия Оглоблина баба Нюра предупредила меня:

— Ты на Митю особо внимания не обращай. Он сейчас ходит как будто обухом по голове ударенный. А все любовь. Он свою Лейлу на руках носить готов был, а она все рога ему наставляла со своими парнями из диаспоры. А потом и вовсе хвостом вильнула и уехала жить в райцентр. Вестимо, там жить сподручнее: и водопровод, и все другие удобства. А у нас что? Все удобства на дворе. Она, бывшая его, к этому, видите ли «не привычная». А так, Митя, парень хороший. Это я тебе от души говорю, а не потому, что он мой сродственник.

— Да знаю, я, баба Нюра, по правде говоря, Митя в школе мне очень нравился, а он на меня внимания никакого не обращал. Да, что уж там вспоминать давно прошедшее.

— А у самой тебя как дела на личном фронте? — поинтересовалась баба Нюра, — небось, замужем давно?

— Да нет у меня никого. Сначала учеба в университете, потом работа ненормированная, а тут смерть родителей, до личной жизни ли теперь? И я уже почти старуха, скоро тридцать разменяю, кто меня такую замуж возьмет? — невесело пошутила я.

— Ай, Алиночка, не скажи, мне бы твои годы. Ну хотя бы полтину сбросить! Уж я бы развернулась! — воскликнула баба Нюра.

Тут в дверь постучали.

— Полицию вызывали? — спросил бархатный баритон.

Это пришел Митя Оглоблин, деревенский участковый уполномоченный.

Ему очень шла форма полицейского. Я иногда обращала внимание как мешковато выглядела куртка на других, а на нем сидела просто отлично. Куртка делала плечи Мити еще шире, а фуражка с высокой тульей его рост — еще выше.

— А, теперь я знаю, какой сюрприз приготовила для меня баба Нюра! — воскликнул он, едва войдя в дом. И добавил приветливо, заглянув мне в глаза, пожалуй, впервые на моей памяти.

— Здравствуй, Алинка!

Он положил ладони мне на плечи и по-родственному чмокнул в щеку. В конце концов мы все были из одной деревни, а, значит, почти родственниками.

На мгновение я опять почувствовала себя подростком и едва не заробела перед этим видным мужчиной. Мне помог опыт корреспондентской работы, и я быстро справилась с подступившим волнением. Мы разговорились. Митя с юмором рассказал несколько случаев из своей практики, и мы втроем от души смеялись.

Я помнила, что Митя и прежде был красивым парнем. И удивительно, теперь он стал еще лучше. Исчезла некоторая слащавость и неопределенность в облике этого человека и в глазах появилась грусть, как это бывает с людьми, пережившими настоящее горе. Эта грустинка периодически проскальзывала в его словах и жестах, отчего мне почему-то захотелось его обнять. Разумеется, по-родственному.

В тот день я долго разговаривала с моим бывшим одноклассником.

Нет, по службе у него все было в порядке, по крайней мере, он так считал. Он не видел особых проблем в том, что Амин и его компания захватили власть в его родной деревне и даже в районном центре. Я предположила, что мнение бабы Нюры о положительном влиянии компании Амина на народонаселение нашей деревни сформировалось у нее именно под влиянием Оглоблина. Митя неоднократно принимал участие в попойках веселой компании, в которую входили и его городские начальники, но всегда сохранял трезвый рассудок и не был замешан ни в одной из безобразных выходок.

Митя тяжело переживал уход Лейлы и винил в разводе одного себя. Однако в чем состояла его вина, он не мог конкретно даже выразить, и эта невысказанность тяготила его больше всего. И точно так же он явно не хотел видеть глубоких противоречий в жизни родной деревни.

— Митя, скажи пожалуйста, и ты с чистой совестью отправил своего бывшего одноклассника в тюрьму? — задала ему мучивший меня вопрос.

— Понимаешь Алина, мне было это очень не по душе, но что делать, если все улики указывают на то, что именно Серега Выхухолев виновен в убийстве старой учительницы. Я сам составил Протокол об обстоятельствах совершенного преступления. Мое начальство отметило его грамотность и обещало в скором времени представить меня к присвоению очередного звания — капитана полиции, — заявил он не без гордости. Вообще-то это запрещено, но я готов показать тебе этот документ.

Я сказала, что согласна поехать к нему в участок, но прежде предложила прокатиться на ферму к теперешнему водочному заводу. Не заметив в этом подвоха, Оглоблин согласился.

И вот, уже на следующее утро, мы тарахтим вдвоем на его стареньком мотоцикле по родному селу. Я закрывала глаза и пробовала представить, что это происходит не сейчас, спустя почти пятнадцать лет, с нами, уже взрослыми, серьезно потрепанными жизнью людьми, а в далекой юности. Ах, я, кажется, отдала бы тогда полжизни за то, чтобы мчаться вот так вместе с ним и несмело прижиматься к его широкой спине.

Я опять обратила внимание на странную реакцию встречавшихся нам односельчан. С ним здоровались все, но как-то даже приниженно и старались не задерживаться. А об обычных разговорах, какие я помнила раньше, речи вообще не шло.

Одноэтажные здания животноводческой фермы располагались вдоль проселочной дороги на порядочном расстоянии от деревни. Но было видно, что транспорт здесь ходит довольно часто и дорога находится в приличном состоянии. Чего никак нельзя было сказать о самой ферме. Когда-то белые стены облупились, подслеповатые окна давно не мылись, так что подойди к ним посторонний человек и попытайся рассмотреть, что происходит там внутри, он ничего бы не разобрал.

А между тем, внутри зданий, наверняка, что-то происходило. Иначе зачем было окружать бывшую ферму довольно высоким забором и выставлять охрану у ворот.

Митя остановил мотоцикл и подошел к двум бравым охранникам в защитной форме. Они явно были знакомы, потому что поздоровались с ним за руки, но пускать его внутрь им было, очевидно, не велено. Митя пытался им что-то доказывать, размахивал руками, но они твердо стояли на своем.

Наконец, он вернулся ко мне явно раздосадованный.

— Черт знает, что такое, — недовольно бурчал Оглоблин, — я тут представляю власть, а они твердят мне, что ферма эта — частная собственность и пускать посторонних категорически запрещено. А какой я им посторонний? Вот я завтра доложу Амину об этом самоуправстве и потребую разрешить допуск на завод представителю власти.

— Ладно Митя, — попыталась я успокоить