Книга История русской рок-музыки в эпоху потрясений и перемен - Джоанна Стингрей

холодный вечерний воздух. – Выпуск назначен на 27 июня, и в первых пяти тысячах экземпляров будет цветной винил – одна пластинка желтая, вторая – красная. Я постараюсь каждому привезти по альбому».

Я сорвала обертку с кантри-альбома и достала обложку Red Wave. Не говоря ни слова, они по очереди трепетно передавали ее друг другу, рассматривали фотографии и тщательно изучали содержание внутренних разворотов. Скрестив руки на груди, я терпеливо ждала, пытаясь по выражению спрятанных за поднятыми воротниками пальто лиц угадать их реакцию. Наконец Сергей взял альбом в руки, повернул его ко мне задней обложкой и показал на фотографию, где мы все стояли у храма на Крови. День, когда мы делали этот снимок, был пасмурным, но на фотографии удалось схватить редкий момент: солнце пробилось из-за облаков, и лучи его, пройдя над куполами собора, коснулись светлой пряди моих волос.

– Видишь, – проговорил Сергей на своем ломаном английском, а остальные кивали головой в знак согласия. – Бог отправил послание Храму и тебе. Спасибо тебе.

Глава 19

Красная волна и черный список

В отделанный деревом и мрамором вестибюль гостиницы «Европейская» рядом с Невским проспектом я вошла на пять минут раньше назначенного времени, дрожа от холода. Я прекрасно помнила, как будто это было вчера, как Бориса задержали в этом самом вестибюле, и на мгновение ощутила такое же отчаяние, которое охватило меня тогда при виде исчезающего между двумя безликими фигурами в серых костюмах ореола его золотых волос. Я встряхнулась, пытаясь отбросить неприятное воспоминание. На сей раз все будет иначе. Теперь не КГБ идет ко мне, а я иду к ним.

За несколько дней до моего отъезда Борис сообщил мне, что два профессора социологии из университета хотели бы встретиться со мной и расспросить об Америке и американской жизни. По его тону и по тому, как медленно и обстоятельно он мне об этом говорил, я поняла, что речь идет не об обычном научном разговоре. По всей видимости, отказавшись встречаться со мной в предыдущий приезд, кагэбэшники, как влюбленный школьник, решились на вторую попытку. Я согласилась, не раздумывая, полная решимости попытаться убедить их в своей правоте.

И вот я здесь, в своей куртке на два размера больше и облегающих черных джинсах, смотрю на приближающиеся ко мне по золоченому вестибюлю две бесформенные фигуры в поношенных костюмах. На мгновение я подумала, что, может быть, они на самом деле университетские профессора, действительно интересующиеся повседневной жизнью в свободном мире, и что я, со свойственной мне паранойей, убедила себя в их принадлежности к тайной полиции. Эти двое никак не соответствовали сложившемуся у меня представлению о КГБ. Один из них чихнул так, что сотряслось все его тело.

– Госпожа Джоанна, – тепло приветствовал меня второй «профессор», – у нас на втором этаже есть комната, в которой мы сможем спокойно побеседовать, годится?

Мы поднялись по широкой, устланной ковром лестнице и вошли в просторную комнату, посреди которой стоял заставленный едой стол. Прекрасная посуда, хрустальные графины с водой и водкой, отливающие розовой свежестью тонко нарезанные куски мясных закусок, мягкие ломти хлеба. Мне показалось, что я попала на съемочную площадку фильма о царских временах. Не хватает только готовящейся к наступлению армии. «А, может быть, – подумала я, пока ”профессора“ тщательно изучали меня сквозь очки, – я и есть та армия?».

Невероятно, но я не ощущала ни малейшего волнения. Я села и чуть не расхохоталась, подумав вдруг: а представляют ли себе простые русские, как живут и питаются люди у власти? Посреди стола стояла ваза, до краев наполненная ароматной, аппетитной черешней.

– А что американцы любят делать в свободное время? В отпуске, например? Какие фильмы сейчас у вас популярны? – стал забрасывать меня вопросами предложивший подняться наверх «профессор».

Я отвечала легко. Как и Борис, я знала свою правду – она была чиста, и хотела я только добра.

– Встречались ли вы в Штатах с другими иммигрантами из России? – встрял в разговор второй «профессор». – Кто-нибудь пытался вступить с вами в контакт? Еще кто-нибудь в Штатах расспрашивал вас о ваших поездках в Россию?

Я отрицательно покачала головой, благоразумно «забыв» упомянуть короткую «гамбургерную» встречу с ФБР. «Было совершенно очевидно, – подумала я, – глядя, как тот, кто задавал вопросы, подался вперед ближе ко мне над своей тарелкой и заодно окунул конец галстука в блюдце с соусом, – что всем этим людям никак не понять, почему вдруг я бесконечно приезжаю в Советский Союз, если я не шпионка».

– Музыка не имеет границ, – произнесла я со всей серьезностью и повторила свою уже привычную мантру: «Я просто пытаюсь добиться большего взаимопонимания между американцами и русскими».

Так мы и ходили по кругу. Они забрасывали меня вопросами, пытаясь найти слабое место и в то же время поддерживать миф об академических ученых. Им, казалось, было совершенно безразлично, насколько очевидными для меня были их истинная сущность и то, что на самом деле их волнует. Все это напоминало игру в кошки-мышки, в которой я была мышкой, наблюдающей за двумя кружащими вокруг нее котами. Я просто спокойно ждала, пока им это надоест.

Я понимала, что график моих приездов-отъездов выглядит подозрительно, и со всей ясностью начала осознавать, насколько осторожной мне следует быть во всем, что я делаю. Альбом был, безусловно, главным делом, но время от времени меня охватывали мысли и о себе самой, сомнения в правильности своих действий. Выпуск альбома может поставить под угрозу мои отношения с Юрием, с Борисом, со всеми остальными, если на нас обрушится мстительный железный кулак: ведь я предупредила всех, что всю вину возьму на себя. Я не боялась КГБ, но их появление означало, что я под колпаком и что лед, по которому я с такой легкостью бегаю, не так уж прочен, как я надеялась. Расставшись с кагэбэшниками, я отправилась к «Кино» и, глядя сквозь приоткрытую дверь самодельной студии, как ребята записываются, я поняла, что терять это все я не могу и не хочу.

«Every day, Joanna!» – радостно пели специально для меня слова из уже известной мне песни Юрий и Виктор, глядя прямо на меня из студии в каждый перерыв в записи. Они были на подъеме, альбом, как ковер-самолет, нес их вперед и вверх, но глядя на их по-детски счастливые лица, я чувствовала, как на глаза у меня наворачиваются слезы. В моей любви к ним было какое-то неодолимое противоречие: с одной стороны, ради этой любви я хотела самым радикальным образом изменить их мир, с другой – ради этой же любви я хотела, чтобы ничего в нашей жизни не менялось.