Книга Мурена - Валентина Гоби

рыбы-скорпионы, рыбы-слоны… Кое-кто похожий живет в Пятом округе, а еще один — у нее дома…

— А тебе кто больше нравится?

Выплывает рыба-зебра, и ее плавники распахиваются, словно крылья.

— Даже отец не смог бы выдумать ничего подобного, — говорит Франсуа. — Мне нравится цериантус.

И Сильвия прилипает лбом к стеклу, за которым виднеется бледно-желтое, похожее на червеобразную трубку тело, обрамленное розоватыми щупальцами, похожими на пышную шевелюру.

— Да, папа бы такое не выдумал.

Но Франсуа уже перед другим аквариумом. Сначала ему кажется, что емкость совершенно пуста. Но через некоторое время он замечает, как что-то серое выглядывает из-за камней — горбатый череп, напоминающий то ли змеиную, то ли птичью голову. Он настолько безобразен, что Франсуа не может оторвать взгляд. Из каменной пещеры на него смотрят внушающие ужас глаза. Существо медленно выплывает наружу, не переставая разглядывать его; у твари нет ни грудных, ни брюшных плавников, ее силуэт настолько безобразен, что кажется, будто она есть порождение вековых донных отложений. Серая масса выплывает из своего убежища, ее взгляд прикован к глазам Франсуа, зоб мерно колеблется и кажется, будто она что-то говорит ему. Франсуа стоит, завороженный, пока рыба буравит его глазами без век. Юношу наполняет вселенский покой. Сердце начинает биться в такт с пульсацией тела животного. Голова мурены теперь мягко тычется в стекло напротив его искусственной руки, и кажется, будто рыба что-то шепчет, не отводя круглых глаз.

— О, мурена! — Сильвия щелкает по стеклу, и рыба скрывается в своем убежище среди камней.

Франсуа припоминает, что уже видел мурену в каком-то фильме, что они с Сильвией смотрели еще до Бейля. Он пытается вспомнить название.

— «Мир безмолвия»! — подсказывает Сильвия.

Да, точно. Люди в гидрокостюмах, подводные скутеры, несущиеся в голубоватых бликах. Шум дыхания водолазов, стаи синих и желтых рыбешек среди кораллов. И вдруг идиллия рушится, и на экране появляется раскрытая на девяносто градусов пасть мурены, жуткая ловушка, усеянная острыми зубами. Музыка мгновенно меняется, теперь вместо сказочного мира зритель видит воплощение ночного кошмара. Сильвия идет дальше, и мурена снова выглядывает из расщелины. Франсуа не думает о том, что у этой рыбины есть вторая, внутренняя челюсть, служащая только для глотания, он вспоминает кадры из фильма: взорванный динамитом коралловый риф, попавший под винты судна капитана Кусто детеныш кашалота, моряки, ради забавы убивающие акул, кровь и пена на поверхности воды… И он опять возвращается к спокойному взгляду мурены, к размеренным колебаниям ее горла, к ее уродливой, словно у старого пса, пасти; он неотрывно следит за ее танцем под неоновыми светильниками аквариума, ее спинной плавник покрыт мягкой оболочкой; мурена продолжает смотреть на Франсуа, тихонько извиваясь. «Она разговаривает со мной! — повторяет про себя Франсуа. — Она что-то говорит мне, это точно…» Он вспоминает горное озеро у подножия скалы Лоз, ощущение от воды, ласкающей тело, бедра, голени. Теперь ему хочется плакать, как плачут, осознав, что влюблены — если это настоящая, большая любовь, — от обретенного чувства полноты и благости. Он вновь стал целым, без единого изъяна, ибо вода заполнила пути, что были открыты для смерти. Озеро сделало его муреной.

Нужно начинать все заново. Мадам Дюмон как-то сказала, что ее племянник работает инструктором по плаванию. Ма хотела, чтобы Сильвия научилась плавать — ей не помешало бы это летом на каникулах в Англии. Море там, правда, прохладное, но для Сильвии это не имеет большого значения. Зато и Ма, и тетушка будут спокойны за нее, когда она снова полезет в воду.

Они на месте.

Ночь накладывает черные квадраты на окна бассейна. Франсуа сидит лицом к воде. Он прям, неподвижен; его босые ноги холодит скользкий кафель пола. Пахнет хлоркой. Слышится, как ныряльщик с плеском обрушивается вниз. Франсуа смотрит на свое изломанное отражение. Он пришел сюда впервые и еще ни разу не заходил в воду. Бассейн крытый, прямоугольный, стандартного размера — двадцать пять на двенадцать с половиной метров, выложен керамической плиткой. Его геометрия успокаивает Франсуа, равно как и поздний час, и то, что его никто не может видеть — даже из переходов — за исключением разве что инструктора, который вместе с сыном прыгает с трамплина на глубокой стороне.

Мадам Дюмон позвонила племяннику — его зовут Мишель, — и они договорились встретиться после закрытия бассейна. В опустевшей раздевалке она сняла с Франсуа одежду — там не было ни крючков, ни присосок, чтобы обойтись без посторонней помощи, ни цилиндра, чтобы самостоятельно натянуть плавки. Франсуа смиряется, он одержим мыслью о воде, которая облекает его, эта мысль восходит к той мурене в аквариуме, к ее круглым глазам, ее знакомому безобразию, змеиному силуэту, медленной пульсации ее шеи. Мадам Дюмон купила ему плавки и пообещала никому не рассказывать. Ты мой водоплавающий жеребенок, думает она, и перед ее внутренним взором предстает образ морского конька. Она сказала племяннику, что занятие будет недолгим.

Этим вечером Франсуа отринул сочетание климатических изменений и космических катастроф, которые после трех миллиардов лет пребывания исключительно под водой вытолкнули жизнь на сушу, превратив человека в наземное животное. Франсуа не помнит точно, когда начался этот процесс, он давно окончил школу и многое позабыл. Но он точно знает, что Земля тогда была огромным океаном с горсткой рассыпанных по его поверхности участков суши, что в течение трех миллиардов лет жизнь существовала исключительно в этих черных, ультрамариновых и бирюзовых водах, пока не появились бактерии, похожие на водоросли. Бактерия, мох, лишайник, ползучее растение; затем развивается ствол, появляются первые папоротники, археоптерис с огромными слоевищами, наполненными спорами. Когда-то он читал об этом в школьном учебнике и рассматривал окаменевшие отпечатки. Франсуа знал, что среди растительности затем появились членистоногие, защищенные хитиновым покровом, паукообразные, многоножки, чешуйницы, которых он, еще мальчишкой, разрезал перочинным ножичком, чтобы посмотреть, как рефлекторно сжимаются их членики. Он знал, как плавники костистых рыб превратились в фаланги, как вышли на сушу позвоночные, передвигаясь наподобие современных тюленей, как плавники превращались в конечности с чем-то вроде локтевого сустава, запястья, лодыжки и прочих сочленений, которые однажды позволят далеким предкам Франсуа вылезти из воды на сушу и остаться на ней. И теперь, на краю бассейна эхо всех этих метаморфоз нестройно отдается в его костях и мышцах. Франсуа следит за бликами от светильников на воде, за тем, как преломляются в ее толще швы кафельной плитки; в каждом его мускуле, в каждой косточке звенят противоречивые отзвуки древних метаморфоз. Они идут из самого его подсознания, от самого палеозоя, когда плавники превратились в конечности, фаланги, пальцы, и до того периода его собственной эволюции,