Книга Махинации самозванца - Илья Николаевич Романов
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Запел. О чём он пел, я не особо понял. Я слушал музыку. Не сразу я понял, что он пел. О матери. О детях, что сгинули, но не забыли о матери. Об одинокой старушке. Скотина. Попал, подобрал струны под мою пьяную душу. Не знаю, что дальше было. Помню отрывками. Скотина я такая пьяная, накушался.
– Кор-э́… – за спиной вопит мой Гумус, который, зная меня, подозревать может всё что угодно.
Вспышка памяти. Провал памяти. Отрывок памяти. Я стою рядом с бардом, тискаю музыканта. Провал в памяти. Озарение уже за столом. Мы сидим с бардом за нашим столом. Я поднимаю морду от стола, а он бренчит по струнам, что-то поёт.
Гумус трезв. Почему он трезв?! Эта зараза при любом случае напивается, хотя это не его вина. Он молод, и ему немного для счастья надо. Гевура нет за столом. Верг такой же пьяный, как и я. Адрус пьёт пиво.
Осматриваюсь по таверне. Моей дружины за столами почти нет, но несколько вполне трезвых сидят за столами, почти не пьют и не едят. Надо будет потом выразить своё поощрение Мо-гру. Похоже, это его идея, пасти меня пьяного, на всякий случай.
– С возвращением. – огласил чуть ли не на всю таверну моё отрезвление Адрус. – Без тебя не так интересно.
– Что угодно вашей милости? – спросил меня бард. Интересно, а я говорил, что я претендент на баронство? Откуда он знает, что я могу быть «милостью»?
– Пой. И всё, – косо ворочался мой язык.
Он что-то играл, я пил, догонялся до прежнего состояния. Сушняк прошёл, в мозжечок бьёт алкоголь. А потом я вырвал местную балалайку из рук барда. Что на меня нашло, сам не знаю. Хотел, наверное, что-то сыграть, но какое там сыграть, на незнакомом инструменте. В моём-то состоянии?!
Передёрнув по струнам, я вернул балалайку барду. Не моё это. И запел а капелла. Честно, изначально я хотел спеть об одном. Даже пытался перевести на местный русские слова, но запел о другом. Но хоть убей, не помню, что я пел. Смутно догадываюсь, что пел на русском…
Меня не перебивали, дали выразиться наболевшему. Да, и сам я понимаю, что дал маху. Но мне дали спеть на чуждом для них языке…
– Господа. Простите меня. Я накушался. Простите, что… Да мля, просто простите! – высказался я за свой позор откровенности.
Кор-сэ́ Адрус что-то невнятно пробурчал. Гумус спал под мой тихий вой. Ритм даже чуждых слов – это всегда ритм. Тихий ритм убаюкивает…
Бард спросил по теме, о чём я пел. Я как мог перевёл песню. Музыкант выслушал мой косячный перевод, что-то настраивал, подбирал и запел. Он пел на местном мою тему. Да косячно, да с недочётами, но пел. Тут я понял, что это судьба.
– Ты куда двигаешься? Поедешь с нами в столицу? Туда и едешь. Тем более езжай с нами. Как там тебя?…Вир Оур…
Дал же Бог имечко… Вир, я беру тебя под свою руку на время пути до Шакти… – произнёс я традиционную форму покровительства дворянина.
Глава 6
О путевом балласте, опасностях торговли и прочей дорожной повседневности
Наш путь после Блостбаля пошёл по накатанному тракту. Раск распродал трофеи ещё в городке. Его торговля, за минусом его доли, вышла мне в сорок семь золота и три серебра. Весомая добавка к моим деньгам.
Раск уговорил меня сопровождать нас. Не его сопровождать, а нас сопровождать…
В столице без товара он балласт, но путь – это возможность завести знакомства, тупо узнать цены в его деле. Наша невольная охрана его тушки позволяет ему этого добиться.
Ночью, когда ночевали в поле, приснился Антеро. Стоял и смотрел на меня. Весь такой в побитых латах. Правый глаз вытек от удара палицей. Его губы что-то шептали, но я не слышал. Смотрел на меня одним глазом и, наверное, матерился…
Ты прости меня, старый. Не мучай меня воспоминаниями. Я же при первых днях нашего знакомства мечтал тебя убить. Ты сам об этом помнишь. Не мучай себя и меня. Сдохни уже, чего и себе желаю в твоей ситуации. Не снись мне. Оставь меня…
На тракте было оживлённо. Мы то и дело обгоняли неспешные телеги крестьян и группки пеших. Временами обгоняли фургоны малых караванов. Купцы смотрели на наши двадцать с чем-то рыл настороженно, но особо не паниковали. Тут земли маркиза Лерокуна, а его бароны на своей территории особо шалить не позволяют.
Несколько раз, якобы случайно, наш отряд встречался на дороге с патрулями местных властей. Мы косились на патрули, а они в ответ, не скрывая, срисовывали взглядами тряпку моего флага, белая сова на синем фоне. Стяг, наверное, единственное, что не давало нас отнести к наёмникам. Хотя все знают, что в крупных отрядах бродяг есть свои флаги.
На третий день, после Блостбаля, нас даже повстречал целый кор-э́ с пятёркой рыцарского копья, десятком конных лучников и тремя десятками бойцов.
– Кто такие?! Куда?! Подорожная! – рвал глотку дружинник патруля, едва только наши отряды остановились в противостоянии.
– А ты сам кто такой, чтобы спрашивать?! Хамло! Я тебе твою подорожную знаешь куда засуну?! – в ответ рявкнул кор-сэ́ Адрус.
Вот зараза, сколько раз уже было оговорено, что он едет инкогнито, а значит, должен помалкивать. То, что он инкогнито, в общем-то не принципиально, но желательно. Согласитесь, у многих возникают вопросы, почему кор-сэ́ путешествует с отрядом воинов не под его родовым стягом. Зазорного в этом ничего нет, такое нередко бывает, но каждый раз объясняться уже надоело.
– Кор-э́… – кивок патрульного рыцаря в мою сторону. На мне и Верде сюрко с вышивкой совы, а не как у дружинников, с той же совой, но трафаретом краской. Но при мне Гумус со стягом, а значит, я в отряде главный. Адрус в сюрко короля, чёрной краской собачье туловище с рыбьим хвостом заместо головы на красном фоне – признак гвардии короля и частей, приравненных к ним. – Я кор-э́ Марун из Непырок. Смею заверить, мой человек понесёт наказание за свою дерзость…
Ага, как же, понесёт он наказание. Чувствую, наказывать хама будут пивом. К гадалке не ходи, ты сам ему приказал устроить нам допрос.
– …Деревенщина! Куда нам до столицы, – продолжал вещать рыцарь, мазнув взглядом по сюрко кор-сэ́. – В качестве извинений не соблаговолите ли разделить с нами трапезу?
Ну, теперь понятно, к чему этот фарс. Теперь, по местному этикету, нам отказываться не комильфо. Еда – повод. Им просто надо
