Книга Путешествие в Сибирь 1845—1849 - Матиас Александр Кастрен

Мангазею и перенести оттуда к себе в монастырь земные останки невинно убиенного Василия. Тихон, всегда покорный велениям Господа, немедленно собрался в путь и прошел простым странником-богомольцем всю длинную, совершенно заглохшую дорогу в Мангазею. Прибыв туда, он увидал посреди снежных сугробов цветущую поляну, на которой лежал юноша, как будто только что сладко заснувший. Склонив подле него колени и помолившись, старец взял на руки тело Василия и тотчас же отправился в обратный путь, который, несмотря на жестокую зиму и глубокие снега, зеленел и благоухал цветами и травами. Так прошел он без пищи и отдыха, не чувствуя ни голода, ни усталости, более 1000 верст в несколько дней. Все это заставило полагать, что Василий — Божий угодник, каковым он и доселе почитается здешними жителями, хотя церковь и не причла еще его к лику святых.

Не пускаясь в разбор этой легенды, перейдем к нашему первому вступлению в Туруханск. По счастью, вечер ясен и довольно еще светел, и потому мы избавлены от опасности сломать себе ногу на гнилых и скользких досках, образующих тротуары, или испытать наказание, которому в нашем финском эпосе старец Вайнемойнен подвергает молодого Иоукахайнена, т.е. погрузиться по пояс в трясину, чему неминуемо подвергается здесь всякий незнакомый с местностью путешественник даже и днем, если день дождлив и пасмурен. Благодаря вышереченному обстоятельству мы можем, напротив, пробираясь с некоторой осторожностью, обратить наше внимание на выдающиеся на улицу щипцы (фронтоны) изб; на плоские, покрытые дерном крыши; на стены, поросшие мхом и увешанные сушимой рыбой; на окна, в которых стекла заменены бумагой, слюдой или налимовым пузырем. Так как дворы ничем не отделяются от улицы — ни воротами, ни забором, то у каждого дома нас встречают страшным лаем целые толпы злых ездовых собак, от которых мы большей частью освобождались появлением и громким криком какого-нибудь героя в шерстистой оленьей шкуре и в казацкой шапке. Но кто проведет нас мимо травоядного сборища, совершенно загородившего улицу несколько подалее? Вот бежит женщина в красном платье, красных башмаках и с покрывалом a la Jenisejsk: очевидно, она поспешает к нам на помощь. И вот мы на поросшей травой городской площади, служащей пастбищем для рогатого скота. Тут представляются нам новые виды, новые предметы для наблюдения. Кроме береговой улицы, перед нами еще болотная улица, или так называемый «Кокуй». Обе улицы одинаковой архитектуры и очень похожи одна на другую; вся разница в том, что на первой живут богачи и знатные, на последней, по крайней мере в настоящее время, почти только бедняки. Хотя теперь город уже предстал пред нами во всем своем величии, но мы касательно многого все еще в совершенном недоумении, потому что в Туруханске для приезжего не так-то легко отличить, например, церковь от соляного магазина, гауптвахту — от кабака. Но мы не будем останавливаться на отдельных предметах, тем более что это могло бы повести нас к слишком серьезным размышлениям о тленности всего земного, и упомянем лишь о развалинах старинной церкви, о торговых магазинах, грозящих разрушиться, о покривившейся часовой стрелке на циферблате Миддендорфа и проч. Из всех этих предметов самое приятное впечатление, без всякого сомнения, производят несколько самоедских юрт, разбросанных по берегу.

Я приехал в Туруханск во время ярмарки. Ярмарка эта, сама по себе ничтожная, имеет для жителей города великую важность, потому что кто теперь не запасется сахаром, который енисейские купцы продают по 2 руб. 50 коп. за фунт, тому придется зимой платить за него по 6 рублей своим приятелям. Но главнейшее значение этой ярмарки заключается в том, что на нее съезжаются окрестные туземцы, между прочим, для взноса в казну податей своих. Подать собирается заблаговременно князем рода или племени, а потому он мог бы, конечно, явиться на ярмарку и один, но и у остяков, и у самоедов князь в общественном деле не является без многочисленной свиты. Именно эти-то процессии енисейских остяков, баихинских[139], тазовских[140] и каразинских[141] самоедов[142], ходивших в странных костюмах по улицам, и были для нас самым замечательным Туруханской ярмарки. Все они почтили нас своим посещением, спрашивали о здоровье его императорского величества, получил ли он прошлогоднюю подать и доволен ли он ею. Те из князей, которые получили красные кафтаны и медали, просили передать их глубокую признательность за эти дары и обещание и впредь исполнять свои обязанности так же исправно. «Если же царь-господь не доволен мною, — говорил мне один остяцкий князь, — то поклонись ему и попроси не оставлять меня, а сказать мне только, что не доволен мною, и тогда я сам передам мою должность тому, кто лучше меня».

Но это он говорил так только, на самом деле почитал себя в особенной милости у Его Величества, потому что ежегодно посылал в гостинец царю-господу черно-бурую лисицу. Засим, сделав мне несколько вопросов касательно моего занятия и заключив из моих довольно неопределенных ответов, что я не только не третий, но даже и не пятый человек после государя, решил, что он выше меня и потребовал, чтоб я поцеловал у него руку; удовлетворился, однако ж, и тем, что я выпил стакан вина за его княжеское здоровье.

За исключением некоторых тунгусских семейств, главный промысел всех туземцев, посещающих в летнее время Туруханскую и другие ярмарки по Енисею, — рыболовство, хотя отчасти они занимаются также и звероловством, и скотоводством. Они — остяки и самоеды, но обыкновенно называются все остяками[143]. Оба эти народа живут преимущественно по левой стороне Енисея, потому что благодаря тихому течению и судоходности рек ее она для рыболовства гораздо удобнее правой, реки которой быстры, мелководны и почти совершенно не судоходны[144]. Но зато правая, гористая, сторона богаче соболями, лисицами, дикими оленями и проч, и потому занята по преимуществу тунгусами, главный промысел которых — звероловство. Самоедские же племена, занимающиеся оленеводством[145], кочуют вместе с некоторыми из тунгусских и якутских племен по обильным мхом тундрам берегов Ледовитого моря.

В экономическом отношении из трех названных народов наибольшим благосостоянием пользуются самоеды-оленеводы. За ними следуют тунгусы-звероловы, хуже всех живут так называемые остяки. Нищета их произошла, вероятно, от того, что они жили в близком соседстве с колонистами, которые, конечно, не упускали случая пользоваться их простотой и добросердечием. Но это соседство было, однако ж, тем полезно, что благодаря ему остяки далеко опередили в образовании как тунгусов, так и самоедское население тундры. Как вообще все рыболовы, енисейские остяки-самоеды страшно неопрятны, вялы