Книга Это ужасное поместье - Шон Уильямс

крепко сжимали ему грудь. Он отступил на несколько шагов, разглядывая своего недавнего противника, и недоумённо заморгал. Зрение подводит его или она в самом деле заметно съёжилась?

Но нет, он не обманывался. Этта ахнула, глядя, как исполин уменьшается, точно постиранный в горячей воде шерстяной свитер. Детали его доспеха гнулись и деформировались, цвета размывались и менялись местами. Ноздри Этты снова защекотало от запаха магии, но совсем иного, чем прежде.

Когда волшебство закончилось, перед Альманахом стояла высокая, но всё же вполне человеческая женщина в окаймлённом алым золотом одеянии. Казалось, она была лишена возраста, но голова у неё была тоже вполне обыкновенная, человеческая, волосы длинные и седые, а глаза зелёные, яркие-яркие, каких Альманах и не видывал никогда.

Впрочем, нет. Он уже видел такие же яркие зелёные глаза… на картине, которую вчера перетащил в конюшню.

– Я вас знаю, – выдохнул он, узнавая во взрослых чертах узкий, но чёткий нос девочки и решительный подбородок. Вспомнил он и необычное имя – Пермилия Стормлей.

Не обращая на него внимания, София Фронезис взяла свиток и прочла вслух звучным контральто:

«Я зарываю это послание, посылаю вперёд, чтобы, как вырасту, помнить, сколько испытала в родном доме невзгод. Мама с папой всё время собачатся, а Китти только и знает, что ныть и артачиться. Она жалуется на каждый пустяк, а Кендал просто лентяй и толстяк. Бабушка щиплется, а дядя Самсон считает, что всех в мире краше он. Во всём мире мой единственный друг – этот дом, со всем, что в нём внутри и вокруг. Я знаю, где прятаться, когда чувствую, что слёзы скоро прорвутся. Этот дом мой краеугольный камень, моя опора.

Почему нельзя, чтоб только толковые и счастливые жили здесь впредь? Но нет, я томлюсь в обществе тех, кого не могу терпеть.

Как вырасту, выучусь на чародейку, тогда-то брошу всю мою так называемую семейку. Сами увидите, как пройдут года. Только дом не забуду я никогда! И когда-нибудь, когда они все умрут, снова мне дом родной станет тут. И всё в нём останется точно таким же, как ранее, а переменится одно только название. И все забудут моих противных родных, потому что ничего хорошего нету в них. Стормлей под моей властью снова станет местом радости и счастья. Это моё желание самое горячее-прегорячее, ну вот разве что ещё стать волшебницей, притом с богатством и с удачею. Миссис Гардвисл из деревни говорит: так и быть, вот покончат с урожаем, начнёт меня учить. Вот и очень даже славно: раз она умеет колдовать, я выучусь и подавно. Буду стараться сна и отдыха без и поступлю в Университет Чудес. Стану самой великой волшебницей в истории, ей-же-ей.

Клянусь.

Пермилия Стормлей».

Волшебница отпустила руку, и свиток со щелчком снова свернулся.

– С тех пор как я написала это письмо, прошло восемьдесят три года, – помягчевшим голосом сказала она. – Какой же дурочкой я была.

Глава 40

После второго прочтения свитка магия ослабла ещё сильнее. Этта почувствовала, как становится более материальной, и когда она дотронулась до плеча Илси – та обернулась, почувствовав её прикосновение. Однако Этта ещё оставалась полупрозрачной и различала фигуру волшебницы через свою поднятую руку.

– Простите, – сказала она. – Если вы и в самом деле Пермилия Стормлей, а письмо и есть заклятие… то как вышло, что обычное письмо превратилось в заклинание? Вот в это самое заклинание?

– Слова могут стать магией, – гордо произнёс Альманах, догадавшийся об этом, пока читал письмо. – Ты же мне сама говорила.

– И в самом деле, – согласилась волшебница. – Но не любые слова. Тут требуется особое… качество – отчасти выученное, отчасти натренированное, отчасти врождённое. Взгляните только на природный ритмический узор фраз, которые написала маленькая я. Неудивительно, что я так быстро превзошла злополучную миссис Гардвисл! Мои слова обладали силой, хоть я и не пыталась вложить её в них. С возрастом я научилась не писать даже самой незначительной фразы так, чтобы она могла принять себя за заклинание, но в детстве я этого не знала. Зато я очень любила этот дом, мой родной дом. Я не хотела, чтобы в нём хоть что-то менялось, – ну разве что чтобы он наполнился счастьем и я бы снова вернулась в него. Моё горячее-прегорячее желание, написала я. Клянусь, написала я. – Она вздохнула. – Чародеи, даже юные и не сознающие всей своей силы, могут натворить немало бед неосторожным словом. Да ещё потом запереть это заклинание в земле, где его никто никогда не прочтёт и поэтому оно не развеется естественным путём. О да, теперь я вижу, как всё получилось! Моё нечаянное заклинание выполнило всё, что я ему велела, набирая мастерства по мере того, как набирала мастерство я. – Двумя пальцами чародейка словно бы выдернула из воздуха какую-то незримую нить из незримого гобелена. – Оно подыскивало людей, ничем не похожих на моих родных, тех, кто оценил бы жизнь в этом доме… старалось, как могло, уберечь их счастье… таилось от них, пусть даже тем самым делало их глубоко несчастными…

София Фронезис опустила руки и понурилась.

– Члены моей семьи умерли, один за другим. На счастье, заклинание не имеет к этому никакого отношения. Я унаследовала всё, но была слишком занята и уже не вернулась сюда. А поскольку чародеям опасно, чтобы их прошлое кто-то знал, я сдала Стормлей другому семейству… забыла фамилию…

– Даггеты? – спросила доктор Митили.

– Да-да! Они переименовали дом в соответствии с именами их самих и прислуги. Кажется, Доусмок-холл. Должно быть, смена имени и пробудила заклинание, но, честно говоря, спроси вы меня ещё сегодня утром, я бы сказала, что Даггеты так и живут здесь, – так мало я задумывалась о своей прошлой жизни. Все эти годы я хранила секрет, откуда я родом, от врагов, которых неизбежно приобрела. И даже не подозревала, что единственное место, которое было мне по-настоящему дорого, стало клеткой для ни в чём не повинных людей… для вас всех, которые теперь узнали правду обо мне – увы, ужасной ценой. О как я сожалею об этом! Как глубоко и искренне раскаиваюсь!

– Значат ли ваши слова, могущественная София, – спросила Этта, всё ещё чуточку трепеща, – что теперь вы снимете чары целиком и полностью? И хотя возможность выйти из судомойни уже сама по себе прекрасна, но я всё ещё немного прозрачна, как мы почти все тут.

В глаза ей взглянули глаза Софии – яркие изумруды с острыми гранями.

– Зови меня Пермилией, дитя. Ты заслужила это