Книга Новая женщина в кинематографе переходных исторических периодов - Светлана Александровна Смагина

экрана транслируется образ благопристойной женщины: волосы забраны в пучок, юбка в пол, шаль на плечах. С развитием истории через изменение ее внешнего вида режиссер продемонстрирует, как под влиянием личной трагедии и социальных изменений покачнется и этот образчик стабильности и благополучия. В то время как мир сироты Любы рушится, в семье Надежды царят достаток и радость, муж с детьми надувают мыльные пузыри и веселятся. Символичный образ, ведь в скором времени их счастливая семейная жизнь лопнет так же, как мыльный пузырь. В подтверждение этой ассоциации режиссер дает кадр, где улыбающаяся Надежда снята через надутый пузырь — это и радужное благополучие, и одновременно ее обреченность.

В доме у «благодетельницы» Люба недолго нежилась на пуховых подушках и под атласным одеялом. Буквально на следующий день к ней пожаловал первый клиент, как подсказывает титр, «завсегдатай» — хромой беззубый старик, который и воспользовался «любовью» Любы. Прежняя, чистая жизнь девушки безвозвратно закончилась. Для «убитой жизнью» началась новая реальность, которую титр обозначил как «На следующий день».

В историю авторами картины вводится третья героиня — Манька (Е. Шереметьева), проститутка, которая в заведении «Молочная столовая» явно скучает в компании клиента. Род ее занятий отразился на внешнем виде: холеная, с яркой помадой и в шляпке. В фильме именно головной убор (в данном случае — шляпка) определяет и социальный статус героини, и ее суть. Здесь, забегая вперед, следует отметить, что имена трех девушек-героинь — нарицательные. Люба, «убитая жизнью» сирота, возрождается под чутким пролетарским руководством и в награду за решимость получает настоящую любовь, которая окончательно перековывает ее в «человека будущего».

Овдовев, Надежда надеется найти работу, чтобы обеспечивать детей, и готова идти в своих поисках до конца, рискуя жизнью. В результате ее поиски увенчаются успехом — она олицетворяет собой судьбу многих женщин того времени, когда война и тяжелая экономическая ситуация в стране сделали их основными кормилицами в семье. А Манька, безусловно, вызывает ассоциации с Марией Магдалиной, с той разницей, что, в отличие от святой блудницы, в ней нет раскаяния, но зато она помогает Любе выбраться из сексуальной кабалы, поэтому и репрезентируется она двояко: с одной стороны — Мария, с другой — в дворовом прочтении — Манька.

И вот Манька на своем боевом посту — на лавочке в сквере. Здесь, конечно, необходимо остановиться на топонимии профессионального ареала проституток в Москве 1920-х годов, тем более что авторы фильма его четко обозначили. Уже говорилось про район Сухаревского холма, в частности про Сретенку, где сосредоточилось большинство публичных домов нэпманской Москвы. Этот район входил в цепочку бордельных локаций, которая со старорежимных времен растянулась по всему Бульварному кольцу. Тверской даже попал в название фильма о публичных женщинах — «Жертва Тверского бульвара» (А. Гарин, 1915). Скверик, в котором Манька с клиентом сидит на скамейке, находится в районе Софийской набережной — условной южной границы Бульварного кольца (чуть ли не обязательная локация в дореволюционном кино про падших женщин). Манька курит. В советском кино курить женщинам вплоть до 1970-х не полагалось. Это либо открыто осуждалось (старорежимные, криминальные или сомнительные персонажи: бывшие дворянки, проститутки, коварные шпионки, воровки, буржуазные красотки, асоциальные девицы и т. д.), либо курение подавалось особым образом, подчеркивалась маскулинность курящих женщин, навязанная обстоятельствами (войной, руководящей должностью, неустроенностью в личной жизни). По сути, женщина с сигаретой в фильме — это история дамской эмансипации: раз женщина курит, значит, она ставит себя вровень с мужчиной.

Сюда же, в скверик, «благодетельница» приводит «новобранца». Люба уже выглядит иначе: валенки и теплый платок сменили шляпка, пальто с меховым воротником, шнурованные ботинки на каблуке, чулки и шелковый бант на шее. Через смену одежды происходит перекодировка героини из падшей в публичную женщину, личная драма становится профессией : косу сменил кудрявый локон, игриво выбивающийся из-под шляпки. Сначала Любовь смущается, когда Манькин кавалер начал уделять ей внимание, на что получает сочувствие товарки: «Не плачь. Такова уж наша судьба». Потом — уже знакомое зрителю заведение «Молочная столовая» и титр «Первые шаги». Ряд неудачных попыток: то Любка безрезультатно бежит по бульвару за клиентом, то возле бани выбирают не ее — как подсказывает титр, «опять неудача». Зато «через три месяца», снова присев на бульварную скамейку с потенциальным клиентом, привычным движением ноги и манящей улыбкой, обещающей наслаждение, Люба завоевывает мужчину. Нелегкая наука соблазнения освоена.

Параллельно зритель наблюдает за «благополучными» женщинами, которые в тулупах и валенках, не разгибая спин, голыми руками полощут белье в проруби Москвы-реки. В их числе и Надежда. Снова конкретно обозначено географическое место — Большой Устьинский мост (восточная граница Бульварного кольца), по которому прогуливается Люба. Узнав сына Надежды, она пытается угостить его семечками (в образной системе фильма знак легкомысленности — лузгать семечки вместо того, чтобы трудиться), за что слышит в ответ: «С Любкой не знайся, она пропащая!» В подтверждение — следующий эпизод, где Люба в борделе завивает свои локоны на раскаленные металлические щипцы: праздность, граничащая с бесстыдством. Ища, что подложить под инструмент на деревянный стол, она натыкается на заметку в газете, в которой говорится, что муж Надежды в пьяном виде попал под грузовик и погиб. Эта трагическая новость словно выдернула ее из порочного круга: Люба берет деньги в долг у «благодетельницы» под кабальную расписку и спешит Надежде на помощь.

Опустившись на социальное дно, Любовь, в лучших традициях русской литературы (вспомним хотя бы Сонечку Мармеладову или Катюшу Маслову), полна человеческого сострадания. Надежда находится в крайней нужде, нужно на что-то кормить детей. Вот и решает она обратиться за помощью к мяснику, на которого когда-то работал ее муж. Но тот готов помогать только в обмен на плотские утехи. Надежда отказывается идти на сделку с собственной совестью и, голодная, но не опороченная, возвращается домой. А там Люба гостинцами подкармливает детей и, что более значимо, выглядит иначе, чем ее видели на бульварах «при исполнении»: длинная юбка, белая блузка с вышивкой по вороту, волосы подколоты, без украшений. Одета скромно, как курсистка. Надежда просит у нее прощения за прежнюю грубость и задает программный вопрос для русской женщины конца XIX — начала XX века: «Что делать?» Ответ на него своими поступками попытается дать Люба, которая не торопится возвращаться в притон «благодетельницы». Бродя по заснеженной Москве, она встречает свою приятельницу Маньку, с которой делится решением покончить с прежней разгульной жизнью и начать по-настоящему работать. Только вот где? Подруга с «бульваров» рассказывает ей о лечебно-трудовом профилактории, в котором та регулярно проходит обследование, и обещает похлопотать.

Манька