Книга Незаметные истории, или Путешествие на блошиный рынок (Записки дилетантов) - Наталья Нарская

на этом же или на другом рынке.

Нам невероятно повезло, что друзья, добрые знакомые и клиенты Манни в память о нем пошли на контакт. Тем не менее сами разговоры могли состояться лишь при соблюдении определенных правил «конспирации» и анонимности. Мне, как правило, не позволялось записывать беседы на диктофон, а открыто выкладывать диктофон на столик в кафе блошиного рынка – и подавно: как бы у окружающих не сложилось опасения, что мой собеседник раскрывает секреты блошиного рынка и его обитателей. Анонимность коммуникации, которая на блошином рынке уравнивает всех, без различия социальных статусов, тем не менее не может скрыть наличие в публике контрастов и конфликтов, в том числе конфликтов между поколениями.

Конфликт поколений

Проблема поколений представляется одной из наиболее актуальных и запутанных тем современного гуманитарного и социального знания. Строго говоря, она является плодом современного общества, в котором, в отличие от традиционных общностей, переходы от поколения к поколению не протекают плавно, а сопровождаются нарушением преемственности и конфликтами: «Только в условиях поколенческих разрывов и кризисов возникает и сама проблема поколений в различных измерениях»[230].

Показателен контраст между широким употреблением термина «поколение» в современном обыденном языке и предельно осторожным, на грани недоверия, использованием его как научной, аналитической категории. По мнению Теодора Шанина,

ирония состоит в том, что то, что мешает историкам осознать это явление на уровне моделей (т. е. «включить в теории»), – это их высокая историчность. Проще работать с неизменным в формулах объяснений, отметая и оставляя профанам и литераторам факты, которые трудно вписываются в предопределенные «рамки» академических дисциплин[231].

Среди многочисленных интерпретаций поколения наиболее распространены представления о нем как о возрастной когорте сверстников или как обо всей совокупности одновременно живущих современников. С позиции социологии знания поколение, как и прочие социальные феномены, представляет собой не «объективную» величину, совокупность людей, принадлежащих определенной возрастной группе или исторической эпохе, а субъективную социальную конструкцию. Каждое поколение противостоит другим: его цементирует восприятие индивидами времени, в котором они активно жили, как «своего». Апелляция к «нашему времени», в котором якобы все было иначе и лучше, подразумевает некое доверие к своей эпохе[232].

Поколение как субъективная – то есть воспринимаемая, проживаемая ее членами – общность опирается на преувеличенное «мы», которое служит пространством коллективных иллюзий и идеализаций. Так рождаются сложные отношения между личностью и поколением, к которому она себя относит. С одной стороны, взгляд на себя как члена поколенческой общности дарует определенную уверенность и защищенность: собственные ошибки могут утратить остроту и горечь, если их рассматривать как промахи, свойственные всему коллективу. Коллективные достижения оправдывают прожитую жизнь, придают ей смысл и значительность. Однако есть и другая сторона в отношениях индивида к «своему» поколению:

Но «преувеличенное мы» поколения может действовать как вмешательство, против которого индивид защищается. На языке Джорджа Герберта Мида, «Я» спонтанно протестует против шаблонизации со стороны символизированного «Мы». Уникальная биография личности в таких случаях отстаивает себя именно через отмежевание от коллективной биографии своего поколения[233].

Поколение как эмоционально окрашенная общность разделяемых типизаций, иллюзий, ценностей и памяти неизбежно живет в конфликте с другими подобными общностями. Драматизация незначительных различий между поколениями рождает в конечном счете жесткое разграничение: старшие встают на защиту своего прошлого, чтобы отстоять права своего поколения, молодые с этой же целью заявляют претензию на узурпацию будущего.

* * *

Различия и противостояние между поколениями как одну из ипостасей одиночества можно наблюдать и на блошином рынке. Начать с того, что пестрый рынок подержанных товаров имеет заметную поколенческую специфику. По нашим наблюдениям, среди торговцев стариной и коллекционеров преобладают мужчины старших поколений. Те, кто ребенком пережил травму бедности и утрат в годы Второй мировой войны, и более молодые пенсионеры являются основными клиентами старьевщиков, торгующих инструментами, скобяными изделиями и домашней утварью. Детские вещи покупают и продают преимущественно молодые матери. Бывшая в употреблении молодежная одежда покупается и продается людьми в возрасте до 30 лет. Возле прилавков с бытовой техникой и электроникой сомнительного качества в основном встретишь молодых мигрантов.

Кроме того, в бесчисленных байках завсегдатаев старшего поколения о былом процветании блошиных рынков, якобы канувшем в XXI веке в небытие, в качестве центральных объяснений их упадка называются насыщение интереса любителей старины и коллекционеров, вымирание их старшего поколения и равнодушие молодежи к истории и традициям. Другими словами, кризисные, по субъективным оценкам представителей старшего поколения любителей рынка подержанных вещей, явления на барахолке имеют поколенческую природу.

За этой субъективной автотематизацией старшими завсегдатаями блошиных рынков Германии, безусловно, скрываются некоторые объективные обстоятельства. Повышенная мобильность и недостаточная материальная стабильность молодых поколений, сопровождаемая регулярными переездами, начиная с момента ухода от родителей по окончании школы, превращает в бесполезную практику и излишнюю роскошь обзаведение обширным домашним скарбом и делает почти невозможным коллекционирование дорогих, хрупких или громоздких предметов.

«Пластиковая эпоха» одноразовой посуды и фастфуда, время виртуальной и цифровой реальности, скоротечная мода, которые претят старшим поколениям, «иммунизировали» значительную часть молодежи против тоски по прошлому, сделали ее более равнодушной к стабильной материальной среде, долговечным вещам, семейным фотоальбомам и бабушкиным украшениям. Сезонные распродажи новой одежды по бросовым ценам в сетевых магазинах превратили аналогичные траты на покупку поношенных вещей на барахолке в малопривлекательное занятие.

Наконец, работа над нацистским прошлым породила в Германии уникальную в мировой практике культуру памяти, сделавшую объектом поминовения не только свои жертвы, но и жертвы собственных преступлений. Эта культура припоминания особенно популярна в академических кругах, начиная с поколения 1968 года. Мне встречались коллеги из университетской среды, которых буквально физически выворачивало при виде милитаристской символики. Я не могу представить себе, например, студента из Тюбингена, Берлина, Базеля, Мюнхена или Ольденбурга, коллекционирующего армейские предметы – знаки отличия, награды, униформу, оружие – с запрещенной в Германии нацистской символикой. Мне, во всяком случае, такие не попадались.

Но, пожалуй, пронзительнее всего разрыв между поколениями и одиночество в современной Германии проявляются в «ликвидации домашних хозяйств» – явлении на первый взгляд странном и даже, из перспективы иностранца, несколько жутковатом.

«Ликвидация домашних хозяйств»

Раз в неделю к открытию облюбованного нами мюнхенского блошиного рынка приезжают два-три грузовых фургона. Их уже ждет группа посетителей с рюкзаками и сумками на колесиках. Через задние двери фургона бойкие, не очень ухоженные мужчины лет пятидесяти – шестидесяти сноровисто разгружают на землю картонные коробки с повидавшими виды мелкими предметами домашнего быта. В них вперемешку упакованы посуда, столовые приборы, книги, бытовая техника, одежда, картины, игрушки, туристические сувениры и бесполезные подарки. Быстро растущая толпа суетится вокруг коробок. Люди наперегонки роются в них, быстро откладывают понравившееся в одну из освободившихся картонных упаковок или отставляют в сторону для покупки картонку целиком и зорко следят, чтобы никто из конкурентов не начал рыться в «их» коробке. В фургон заглядывают интересующиеся более купными предметами – столами, креслами, кухонными буфетами, иногда крупноформатными картинами в тяжелых рамах. Покупатели с добычей подходят к грузчикам и спрашивают о цене своих находок. Те быстро осматривают «улов» и с равнодушным видом назначают цены – как правило, небольшие и убывающие в геометрической прогрессии: чем больше желаешь приобрести, тем меньше будет стоить в среднем каждый предмет.

Пока толпа роется в коробках, мимо проходят другие посетители рынка. Кто-то останавливается поглазеть или, помедлив, нерешительно присоединяется к копошащейся у картонок толпе. Кто-то брезгливо морщится, кто-то спешит уйти, качая головой: что, мол, стало с людьми, которые, подобно стервятникам, почуявшим падаль, набрасываются на старье из выморочного хозяйства?

* * *

Сценка, еженедельно разыгрывающаяся в ранний час на блошином рынке, является последним звеном сложного феномена, который в Германии называется «ликвидацией домашних хозяйств». Ликвидация подразумевает полную очистку интерьера квартиры или дома, включая подвалы и чердаки, от имущества по различным причинам. Это может случиться в связи со смертью владельца или арендатора, его помещением в дом престарелых или психиатрическую лечебницу, судебным приговором, длительным тюремным заключением, переездом в другую страну или в меньшую квартиру, соединением двух хозяйств в результате заключения брака, длительным отъездом из страны[234].